Леонид Жариков - Рассказы

Пашка стал бы дожидаться нового жилья год, даже два, если бы не одна обида, с которой он никак не мог справиться. Дело дошло до того, что трудно было уснуть от обиды: всю ночь метался на драной подстилке — то укутывался с головой тряпичным старым одеялом, то раскрывался — нечем было дышать от злости. И все вот почему.

В двух верстах за рудником, в белокаменном имении помещика Поклонского, разместился буржуйский детский приют. В нем жили дети буржуев, да, да, тех самых буржуев, которые всю жизнь пили Пашкину кровь. Подумать только: для всех революция, для всех свобода и радость, а Пашка должен сидеть в своем погребе, как последняя мышь, и выглядывать в окошечко, выглядывать и помалкивать, а буржуи будут уплетать настоящий белый хлеб, пить молоко и на музыке играть «Боже, царя храни». Да если бы сам товарищ Ленин услыхал о таком, он бы весь рудничный ревком распетушил!

Однако Пашка не хотел идти против брата, председателя ревкома, не хотел действовать самолично. Собрал рудничных ребят, всю шахтерскую голь-голытьбу: закадычного друга Володьку Деда, худолицего подростка Кольку, прозванного Штейгером [1] В дореволюционное время так назывались на угольных копях инженеры. за то, что боялся шахты как черт ладана. Присоединился и Мишка Аршин, сын артельщика. Даже Верка, сестра Пашки, привязалась. Пришло еще не меньше десятка рудничной детворы.

Как полагается, Пашка созвал митинг. Дело происходило во дворе дома Мишки Аршина, за сараем. Пашка произнес речь. Ребятам понравилось, как выступал их вожак. Пашка говорил красиво и непонятно, и эти загадочные слова волновали ребят.

— Граждане юные дети! — заявил Пашка перво-наперво и, ободренный их молчанием, продолжал: — Вперед, на борьбу против буржуев, которые заняли имение и пьют молоко! Прочь пауков, высасывающих из нас и наших отцов… — Пашка хотел употребить привычное слово «кровь», но вспомнил, что уже пользовался им, осекся и сказал неуверенно: —…соки и жилы!

Речь Пашки взбудоражила ребят. Верка ударила себя кулаком в грудь, а сын погибшего в шахте коногона Володька Дед предложил немедленно поджечь буржуйское гнездо.

Но Пашка придерживался порядка в своих действиях: если митинг, значит, должен быть протест. Колька Штейгер немного знал грамоту. Под диктовку Пашки он написал огрызком карандаша на кульке из-под хамсы сердитые слова протеста, и ватага рудничных ребят повалила за Пашкой к ревкому.

Грозный предводитель и атаман Пашка Огонь решительно распахнул двери шахтной конторы, где теперь помещался ревком, и впустил туда свою ораву. Председатель ревкома проводил собрание. На лавках сидели углекопы с черными лицами и руками, должно быть только что поднявшиеся из шахты.

Петр окинул строгим взглядом вошедших ребят и спросил, сердито косясь на Пашку:

— В чем дело, что за гоп-компания? — Он чувствовал, что братишка-сорванец выдумал какую-то новую причуду.

Пашка подошел к столу и положил на видное место протест, написанный на сером кульке.

— Некогда читать! Говори, что случилось?

— Мы протестуем, — объявил Пашка.

— Против чего ты протестуешь?

— Мы требуем, чтобы на нас обратили внимание. — Пашка обернулся к ребятам и воинственно оглядел их, подбадривая друзей, а заодно и себя самого. — Нам обещались, что будет детская коммуна, а теперь ничего нету. Мы живем в душных каморках…

Петр подумал: «Небось опять, мошенник, не подмел „душную каморку“ и посуду, наверно, не помыл».

Пашка глотнул воздуха и, не сбавляя резко протестующего тона, продолжал:

— Томимся в душных каморках, а в Поклопском буржуи едят хлеб и на музыке играют «Боже, царя храни». Как это называется: мы, дети-пролетарии, сидим голодные, а буржуям молоко посылают? Мы требуем освободить имение от издыхающей контрреволюции! — И Пашка снова победно оглянулся на ребят — глаза их блестели, и он догадался, что боевые друзья одобряют слова своего несгибаемого вожака.

— Ты, Пашка, бузу не затевай, — не поднимая головы, недовольно проговорил предревкома. Ему было досадно: работы и так по горло, неотложные дела, а тут отрывают по пустякам — и кто? Собственный братишка-сорвиголова. И, уставший от бессонной ночи, которую пришлось провести в шахте, добывая уголь, председатель ревкома продолжал: — Дети в том приюте нерусские, понятно вам? Их отцы — бельгийцы, англичане, французы — работали у нас в России, а потом убежали с буржуями или убиты при защите власти капитала. По законам революции мы будем защищать этих сирот. Дети не виноваты, они тоже люди и хотят есть.