Иван Акулов - В вечном долгу

Когда выбрались на дорогу к Обвалам, то садиться на коней не стали, а пошли рядом, и Голомидов, кося круглые иссиня-прозрачные глаза на председателя, возобновил прерванный в лесу разговор.

— Мы, Лука Дмитриевич, согласны с вами. Завтра же я дам телеграмму, чтобы наши в порядке взаимных расчетов отгрузили вам сена и концентратов. Чего-чего, а этого добра у нас завались. Завались. Да, а сколько бы вы хотели, скажем, сена?

— Прикинем. Вообще-то чем больше, тем лучше.

— Так я и отстукаю нашим: чем больше, тем лучше. Так и отстукаю. А как же. Помогать надо друг другу. Север югу, юг северу. А договорчик мы завтра подпишем, Лука Дмитриевич? Ну понятно, понятно. Сегодня уж поздно.

Говорил Голомидов быстро, запальчиво, задыхался и кашлял:

— Может быть, вы, Лука Дмитриевич, подумаете и еще прирежете нам хотя бы тот клинышек, у балочки. Прирежете?

Луку Дмитриевича раздражал этот болтливый гладенький человечек. Так бы и хрястнул наотмашь по его светлым плутовским глазам.

— Много нахватаешь, спекулировать будешь. Я во время войны бывал в ваших местах, знаю, там лес на золото идет. Ведь не устоишь перед лишним червонцем. Хм.

— Мы этим, Лука Дмитриевич, совсем не занимаемся. Совсем.

— То-то праведник.

— Лука Дмитриевич, давайте зайдем ко мне, подобьем кое-какие бабки…

— Где ты остановился?

— Да вот тут в Обвалах, крайняя к лесу хата.

— У Пудовых, что ли?

— У них, у Пудовых.

«Надо же какое совпадение. Лыса пегу видит из-за горы. Друг друга стоят», — про себя рассуждал Лузанов, а вслух сказал, заранее угадывая выпивку:

— Я ничего. А то, понимаешь, распаялось что-то внутри. Треснуло.

— Шутник вы, Лука Дмитриевич. Шутник.

Дом Пудовых стоял на отлете от деревни, запутавшись пряслами ветхого огорода в частом ельнике. К дому от дороги вилась пешеходная тропинка, которую никто никогда не расчищал, и сейчас, когда кругом снега осели, она грядкой возвышалась над ними.

Коней привязали у ворот, и большая глупая собака, прибежавшая со двора, начала лаять на них, ложась брюхом на снег.

Вошли в избу, с покатым к окнам полом и большой русской печью, на которой, думалось, мог без помех развернуться трактор. Пахло кислой капустой, вареной картошкой и хлебом. Лука Дмитриевич от этих теплых запахов проглотил слюну: за день он проголодался.

Братья Пудовы, Павел и Петр, сидели у стола. Оба здоровые, щекастые, лбы у обоих нависли над глазами. Глаза тяжело и лениво глядели из-под укрытия. Павел, старший, катал на чугунной каталке дробь, а Петр, поставив правую босую ногу на угол табурета и положив на колено руки, лениво глядел на брата.

— А ну, хлопцы, давай все железяки под стол, — весело гаркнул Голомидов. — Ваш голова гостевать пришел.

Братья без разговоров взялись убирать со стола ружейные гильзы, дробь, бумагу, каталку и другие инструменты. А сам Голомидов, отпыхиваясь и кашляя, быстро разделся, и, оставшись в красном свитере, туго обтянувшем его круглый животик, ушел в горницу. Вернулся он скоро, неся в обхват бутылки, банки, колбасу и булку хлеба городской выпечки.

— Вот такочки. Вот такесеньки, — с блаженной, сладенькой улыбкой на губах припевал Голомидов, раскладывая на столе закуску. — Лука Дмитриевич, пусть хлопцы отведут коней до места. Может, мы засидимся. Пусть отведут.

— Я уведу, — вызвался сам Пудов Петр. — Мне в Дядлово же, а идти пешком не хотелось. Но только чур, Лука Дмитриевич, вы отпустите меня поработать к нему. — Пудов-младший повел глазом на Голомидова.

— Иди, иди. Не держу. — Лузанов махнул рукой. — Только и у него долго не наработаешь. Ты же не привык в обе руки работать.

— Была нужда ломить вам задарма. А у него деньги. Потюкал топориком — денежки получи. Так вы говорили, Григорий Яковлевич?

— Твоя правда, хлопчик. Потюкал топориком — получи грошами.

— Да куда они тебе, Петруха, деньги-то? — усмехнулся Лука Дмитриевич и присел к столу, ладонью пригладил волосы назад — они по-прежнему остались жестко ежиться над лбом.

— Подкоплю деньжат, Лука Дмитриевич, и подамся, как ваш Серега, в город. Что мы, хуже других, что ли.

Лука Дмитриевич вдруг вспомнил сына, и ему захотелось рассказать о его успехах в учебе, похвалиться им, а попутно дать понять Голомидову и братанам, что Пудовы и Лузановы — не одного поля ягодка.

— Всякая шушера теперь в город лезет, — весело всхохотнул Лузанов. — А почему лезет? Да потому, что там рублевики длинней наших. Хоть и Сергея взять, — это сын мой, в институте учится он, — не без гордости пояснил Лузанов Голомидову. — Попервости встретишься с ним — у него только и разговоров о деревне. К вам-де, батя, в колхоз приеду работать. Что ж, думаю, давай. Люди мы от земли, кому же на ней работать, как не нам. Милости, говорю, просим. А нынче дали ему за хорошую учебу и активность хорошую стипендию, что-то без малого полтыщи рублей в месяц, и забыл мой Сергей о деревне, будто и не живал в ней отродясь. Раза три я побывал у него за зиму — и хоть бы словечко о колхозе он обронил. Стало быть, в городе ему слаще жить, чем в Дядлове. Хм.