Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Нет, — ответил инженер. — Не алмазы.

— Твёрдый сплав?

— Тоже нет. — Другой инженер, с хитрецой в серых глазах, улыбнулся, словно ему удалось кого-то ловко провести. — Очень трудно определить, что это такое: кристалл, сплав или металл? Не укладывается ни в одно из названий. Известно только, что этот материал более твёрдый и более прочный, чем все алмазы, вместе взятые. А называют его просто «киевлянин».

— Давайте его сюда, вашего «киевлянина», — сказала Майола.

Весьма своевременно свалилась на неё эта работа. Тут уж не до мечтаний и не до переживаний. Две пары пристальных глаз, вооружённых тяжёлыми очками, следят за каждым движением девушки, они в эти минуты не контролируют, а учатся.

— У «киевлянина» тоже есть сильные и слабые грани, — говорит Майола, внимательно разглядывая кусочек материала.

— Нет, — возразил инженер. — Это не кристалл.

— А грани всё-таки есть, — убеждённо сказала девушка. — Вот так поставите, будет резать гранит, как масло, а вот так — только царапнет.

— Откуда вы знаете? — недоверчиво спросил инженер.

— Знаю. Просто чувствую, — ответила Майола.

— Мистика какая-то! А здесь точная техническая мысль.

— Возможно. — Лицо девушки, словно вылепленное из воска, было спокойно. — Но в словах моих вы убедитесь, как только коронка пойдёт в работу.

Покорно встают рядом с кусочками «киевлянина» алмазы. Красивая выходит коронка. «Я тебя люблю», — звучит где-то далеко-далеко и замирает…

— Готово, — сказала Майола.

— Отличная работа, — похвалил инженер, но девушка странно-равнодушно отнеслась к его оценке. «Кроме отца, ты у меня единственный родной человек на свете», — прозвучало неожиданно отчётливо, где-то совсем рядом…

Дома, после смены, Майолой овладела жажда деятельности. Сегодня понедельник, день тренировки, но идти во Дворец спорта не хочется. Страшно встретиться с Василием Семёновичем Загорным. А, собственно говоря, почему она нервничает? Она была и будет спокойной, хладнокровной… Взглянула на себя в зеркало. Да, ничего не скажешь, хороша. Глаза — в синих тенях, и тоскливые, какие-то пустые, ни огонька в них, ни смешинки: не её глаза. И в уголках губ — горькие складочки. Вот тебе уже и первые морщинки… Не рано ли? А, всё равно. Ей теперь всё безразлично, кроме работы.

В большом зале Дворца спорта Загорный, одетый в мягкий синий тренировочный костюм с белыми лампасами на брюках, мгновение задержался взглядом на лице Майолы, но ничего не сказал, приветливо улыбнулся.

— Вставай на своё место, начинаем работать, через месяц ехать в Ленинград, соревнования в закрытых помещениях. Там дорожка не сто, а всего-навсего шестьдесят метров, и нужно будет за шесть секунд показать всё своё мастерство. Только за шесть секунд! Это куда труднее, чем за одиннадцать на дистанции в сто метров.

И Майола начала тренировку, горячо — Загорный ничего не должен заметить! И эта удалая, весёлая одержимость — лучшее доказательство того, что Майола умеет владеть собой. Правда, Загорный не похвалил, не одобрил её стараний, только внимательно заглянул в глаза…

А дома снова дела: пора всерьёз взяться за книжки, за французский и английский, без практики всё легко забывается. Лишь бы не чувствовать себя свободной ни на час, ни на минуту. Лишь бы не разгулялись мысли. Им-то не прикажешь…

Дом, Дворец спорта, работа — и так день за днём. Идёт жизнь, бегут дни, катятся, похожие один на другой, а на сердце не легчает, не проходит боль… И вот настаёт суббота.

Пойдёт она в госпиталь? Конечно. Пошла и весь вечер провела с подшефными инвалидами, только ушла минут на пятнадцать раньше, чем обычно, проскользнула мимо седьмого корпуса, боясь оглянуться. И всё-таки не выдержала, посмотрела на лавочку, сиротливо прижавшуюся к крыльцу. Пусто и одиноко, так же, как на сердце у Майолы. Усилием воли победила желание сесть на эту скамью и ждать, ждать… Нет, такого унижения не будет! А потому скорее из этой сосновой рощи, воздух которой уже пахнет по-весеннему хвоей.

Так прошла неделя, другая, началась третья. Как тяжкими кандалами, сковало душу. Что ж, своей выдержкой, характером может гордиться Майола. Никто, кажется, ничего не замечает — ни мать, ни Загорный, ни подруги. И всё-таки слабое это утешение…

Но однажды, после очередной тренировки, Василий Семёнович подошёл к ней, взглянул из-под своих густых, на этот раз почему-то нахмуренных бровей и сказал:

— Переоденешься, зайди ко мне. Поговорим.