Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— Вы тоже придёте?

— Зачем? — Загорный весело рассмеялся, взял руку Маойлы. прикрыл её своей большой, тёплой ладонью. — И её волнуйся. Оставь в покое свои пуговицы. Туда пойдёшь ты одна.

— Никогда в жизни! — крикнула Майола, хотела что-то добавить резкое, злое, но слова застряли в горле, и она закашлялась так, что слёзы выступили на глазах.

— В субботу, в семь, на скамейке, — медленно, будто сам назначая свидание, повторил Загорный. — Счастливо тебе! — Он встал и теперь легко пошёл вниз, и даже странно было видеть молодую, лёгкую, спортивную походку этого седого, как лунь, уже грузного человека.

— Никогда в жизни! — стискивая кулаки, прошептала Майола и побежала вниз по ступеням, звонко постукивая каблуками по бетону. Она догнала Заторного и выкрикнула ему в лицо: — У него сын, понимаете, сын! Он его любит.

— Твоего он полюбит ещё сильнее, — ответил Загорный.

— Вы… вы с ума сошли! — Майола беспомощно опустила руки, спортивная сумка мягко шлёпнулась к ногам.

— Не думаю, — тренер усмехнулся. — Сегодня ты опоздала на десять минут. Послезавтра не опаздывай.

А трибуны сверкали жёлтым деревом свободных кресел. И гимнастка на широком ковре всё прыгала, изгибалась, и вместе с ней изгибалась, взлетала вверх и покорно ложилась к её ногам трепетная и весёлая алая лента.

«Твоего он полюбит ещё сильнее», — сказал Загорный.

Что ему пришло в голову? Майола никогда в жизни не увидит Луку. Нужно совсем потерять и гордость, и стыд… А интересно, что происходит сейчас в, сорок первом цехе? И тут же рассердилась на себя, упрямо тряхнула волосами. Какое ей, собственно, дело до всех цехов авиазавода, вместе взятых?

А тем временем в сборочном цехе авиазавода рядом с новыми стапелями складывались штабеля обработанных, скреплённых стрингерами листов дюраля — деталей фюзеляжа будущего самолёта. Волны «землетрясения» стихали в механических цехах, его эпицентр переместился в сборочные. Весь завод напряжённо работал, тяжело дыша, для того, чтобы сюда, в сборочные цехи, непрерывно, ритмично плыли и плыли потоки новых деталей. Есть что-то величаво-мудрое в этом торжестве человеческой мысли, в едином, умно спланированном усилии всей страны. Из Куйбышева для новой машины доставили колёса шасси, из Москвы — двигатели, из Ленинграда — измерительные приборы, и всё это для того, чтобы в Киеве в воздух взлетел самолёт. Какая сила в этом единстве! И разве не оно, это единство, выиграло войну, ведёт нас к новым трудовым победам.

Но рядом с этими высокими и гордыми мыслями и делами идёт незаметная личная жизнь, часто обнаруживая свои не очень-то привлекательные стороны. В один из понедельников Борис Лавочка пришёл на работу мрачнее тучи, отвёл Луку Лихобора в сторону и, глядя на битумный бурый пол, сказал:

— Не удержался, сорвался я.

— Опять в вытрезвитель попал? — Лука растерянно смотрел на токаря.

— Нет, дотянул до дома. Но не в том дело. Видения какие-то мне начали представляться… Одним словом, каюк мне, и похороны без оркестра… Допился до ручки. Лечиться надо… Я бы не пришёл, если бы не видения. Степанида приказала: иди, мол, к Луке и проси тихо, без шума устроить. Алкоголизм — это болезнь, а раз так, значит, и лечить можно. Ну, устроишь в больницу?

— Устрою, — хмуро ответил Лука. Борис, стараясь говорить тихо, наклонялся, и запах винного перегара вызывал тошноту.

Так на участке Горегляда освободился токарный станок 1-К-62, родной брат лихоборовскому.

— Ставь сюда Феропонта, — приказал мастер. — Пора.

Приглядывай, конечно. Ответственность, полностью пока на тебе, но пусть становится на собственные ноги, не вечно же ему в учениках ходить.

Когда после совещания штаба трудовой вахты Лихобор вернулся к своему станку, Феропонт был на месте.

— Доброе утро, — поздоровался Лука. — Тебе нравится соседний станок?

Парень удивлённо заморгал, не поняв вопроса, потом. догадавшись, заволновался.

— Мне на нём работать?

— Угадал. Слово «рабочий» теперь сможешь вписать в анкету с полным правом. Через месяц-два будешь сдавать испытания.

— Послушай, учитель, ты мне больше об анкете не вспоминай, — сказал Феропонт, и в голосе его послышались угрожающие нотки.

— Это почему же? Решил приписаться к рабочему классу на веки вечные?

— Нет, в институт я, конечно, поступлю и конструк-тором-композитором всё равно стану. Только путь к этому будет другой. Понимаешь, из всего нашего знакомства, а мы знаем друг друга почти полгода, мне больше всего запомнилась минута, когда я пришёл из больницы на завод, а ты меня и всех начальников послал куда подальше, ничего не боясь, сказал: «Из рабочих не разжалуют». Так вот, я хочу оказаться в твоей, можно сказать, сильной позиции. Чтобы не я из кожи лез, поступая в институт, а институт хотел бы видеть меня своим студентом.