Николай Почивалин - Роман по заказу

А потом была еще одна встреча, — снова — в представлении Голованова — приподнявшая Орлова на новую высоту и снова заставившая о многом подумать и передумать.

В Загорове, как и по всей стране, праздновали двадцатипятилетие победы над гитлеровской Германией. Как заведено, торжественное заседание в районном Доме культуры проводили накануне.

Переполненный продолговатый зал гудел; Голованов, поминутно раскланиваясь и пожимая руки, пробирался к сцене — чтобы занять свое привычное, председательское место в президиуме, увидел сидящего в углу у окна Орлова. Грудь у него сияла, переливалась — боевых наград у бывшего комбата было побольше даже, чем шрамов!

Скулы у Голованова загорелись; поманив кивком главного районного идеолога, третьего секретаря, намечавшего состав президиума, гневным шепотом попрекнул:

— Эх, ты, — героев своих не знаем! Позор! — И, сдержавшись, распорядился: — Пока военком перед докладом горло прочищает, иди и приведи Орлова. Будем ждать за кулисами.

Растерянно улыбающийся Орлов попытался было пристроиться во втором ряду президиума, — Голованов вынудил его сесть в самом центре. Ясным чистым звоном, качнувшись на муаровых лентах, прозвенели ордена и медали, косой ряд их, по борту пиджака, начинали ордена Ленина и Боевого Красного Знамени.

— С праздником, Сергей Николаевич! — горячо поздравил Голованов, вкладывая в слова куда больше, чем обычное поздравление.

— Спасибо, Иван Константинович, — смущенно и благодарно отозвался Орлов; оглядевшись и немного освоившись, дотронулся рукой, точно успокаивая, до открытой шеи — он опять был в косоворотке, на этот раз в белой, — тихонько объяснил, как извинился: — Не могу галстуков носить. Тут у меня нерв поврежден — мешает.

Голованов молча покивал — во второй раз он почувствовал себя так, словно ему щелкнули по носу. Поделом — не лезь, не поспешай с суждениями!

Доклад, к сожалению, был, как большинство районных докладов, ровно обтесанный, из привычных словосочетаний, но люди слушали, с новой силой переживали свое давнее, выстраданное; в тишине то тут, то там тихонько позвякивали награды фронтовиков. Перестав слушать, Голованов задумался: а что помнит о войне он, родившийся за год до ее начала? Может быть, самый конец ее, вернее, первые послевоенные годы, когда после бани семья пила чай не с сахаром, а со своим медом. Нет, не был он под бомбежками, не знал ни горя, ни холода, ни голода: отец вернулся цел и невредим, лес и кормил и одевал их. Голованов покосился на розовощекого военкома, звонко вычитывающего прописные истины, перевел взгляд на Орлова — тот сидел, скрестив руки на груди, стараясь, кажется, прикрыть ее сияние, — и подумал, что такие торжества надо бы проводить не так. Сажать на сцену одних фронтовиков — пока они еще живы, — а всем остальным, в том числе и ему тоже, смирнехонько сидеть в зале, почтительно слушать, гордиться ими, сознавать свой высокий гражданский долг. И еще, помнится, подумал, что надо бы как-то поближе, покороче сойтись с Орловым — Голованова все больше привлекал этот человек.

Не успел.

— Черт! — Голованов, переживая, с маху втыкает тлеющий окурок в хрустальную пепельницу. — Люди почему-то всегда опаздывают именно с добрыми намерениями. Суета, спешка, что ли?.. А потом спохватишься — поздно…

Крупно вышагивая по кабинету — от пустующего стола до обитых дерматином дверей, он едва не сталкивается с секретаршей.

— Иван Константинович, — строговато и в то же время будто извиняясь, напоминает она, — приглашенные на совещание собрались, ждут.

— Ну вот! — засмеявшись, Голованов разводит руками, торопится досказать: — Поговорите с его знакомыми — они могут много интересного припомнить. Что вспомню — и я тоже. Так что приходите, приезжайте — обязательно!

— Спасибо, непременно, — обещаю я, пока еще смутно чувствуя, догадываясь, что буду наведываться сюда не только ради Орлова.

Иду по завечеревшему Загорову, под ногами похрустывает слабый, только что занявшийся ледышок. Иду, глазея по сторонам, вглядываюсь в лица прохожих, а когда удается — в первые освещенные окна, делаю все, чтобы полностью отрешиться от впечатлений нынешних встреч и разговоров. Их слишком много — для одного дня.

Освещенных окон прибывает, сумерки становятся гуще. Торопятся с работы, попутно забегая в магазины, женщины с сумками и авоськами; еще заметнее поспешают — успеть до семи — мужчины, ныряющие в подвальное помещение, откуда шибает кислым винным духом; у кинотеатра — извертевшись по сторонам в ожидании своих запаздывающих спутников и спутниц — прохаживаются, толпятся нарядные девчата и ребята, — их время, их пора. У меня же такие вечерние часы в малознакомом городе вызывают чувство — как бы поточней выразиться — нехватки дома, что ли. Когда даже любой захудалый гостиничный номерок — своя крыша над головой. Впрочем, настраиваться на эту волну никак нельзя: рабочий день мой еще не закончен.