Николай Почивалин - Роман по заказу

В этот раз Голованов отправлялся в баню в понедельник, по сумеркам — в такие часы да после выходных там всегда бывало свободно. Напарившись, он лежал на скамейке, вольготно раскинув красные, исхлестанные ноги и блаженно моргая мокрыми горячими ресницами.

— С легким паром, Иван Константинович, — раздался памятный, спокойный и дружелюбный голос.

Голованов сел, — Орлов стоял перед ним с тазом в одной руке, с мочалкой и мылом в другой — еще сухой, коренастый и весь исполосованный шрамами: в паху, под левым соском, на ногах, на левом плече; одни были широкие, стянутые прозрачной лиловой пленкой, другие — глубокие, круглые, с собранной, лучами расходящейся кожей, — таким рисуют солнце ребятишки; тонкая красная нитка прорезала шею в том месте, где начиналась ключица, — этот последний шрам вызвал у Голованова какую-то смутную, тут же ускользнувшую мысль.

— Где ж это вас так… разукрасили? — не удержавшись, изумленно спросил он.

— Там, где всех, — на войне, — чуть усмехнувшись, просто ответил Орлов, — должно быть, он привык уже к таким удивленным вопросам, — и присел рядом на свободную лавку.

К величайшей своей досаде, к стыду, Голованов вдруг забыл, как Орлова звать, — обычно с ним такого не случалось, — оставалось только безликое обращение.

— Кем же вы были?

— Саперный комбат. Майором кончил.

— Беспокоит вас… это?

— В общем нет. Там, где железки остались, — напоминают к непогоде. — В предвкушении предстоящего удовольствия Орлов неторопливо потер широкую грудь с лиловой вмятиной под соском. — Привык.

Продолжать глазеть на крепкое, покалеченное войной тело было нехорошо, Голованов кивнул на свой веник:

— Паритесь?

— Перестал.

— А на свекле ваши ребятишки здорово помогли, — повеселев оттого, что может сказать этому человеку что-то приятное, похвалил Голованов. — Молодцы!

— Мы тоже в накладе не остались, — дружелюбно улыбнулся Орлов, имея в виду, что колхоз, которому помогли, подбросил им свежей убоины, не без совета, впрочем, промолчавшего Голованова.

Директор детдома ушел мыться, секретарь райкома медленно, словно прислушиваясь к чему-то, начал одеваться. Что его в этот раз поразило в Орлове? Фу ты, чертовщина, — вспомнил, когда не надо: Сергей Николаевич!.. Поразило даже не то, что тот оказался весь в шрамах, Голованов знавал людей, которых война покалечила пострашней — как у них в деревне дядю Яшу, обшитый кожей обрубок на тележке с колесиками… Поразила, пожалуй, сама внезапность: встречался с человеком, складывал о нем свое мнение и вдруг вот, сразу, обнаруживаешь, что он — такой, сплошной шрам. Нередко вообще, наверно, так о людях и судим — не зная их как следует, не ведая, какие у них шрамы на теле или на душе. Плохо; для таких же, как он, Голованов, — еще хуже… Мысль, разматываясь как клубок, тянулась, бежала дальше, беспокоила. Из крепкого материала кроилось, делалось поколение таких Орловых — поколение отцов. Вдосталь потрудились до войны — чтобы встретить ее не врасплох, вынесли, выдюжили ее на своих плечах и, прикрыв раны не бог весть какой одежкой — как прикрыл их тот же Орлов, — остались в строю. Неся службу не хуже, а когда и постарательней, чем молодые солдаты, чем они, обобщенно говоря — Головановы, идущие на смену или уже принявшие ее. Удастся ли стать вровень с ними, достанет ли столько сил?

Домой в этот раз Голованов возвращался не так скоро, как обычно, — жестко потирая подбородок, останавливаясь и прижигая на ветру сигареты…

Потом было еще несколько встреч — деловых, будничных, ничего, казалось бы, не добавляющих к тому, что теперь Голованов знал об Орлове, и, как стало ясно позже — под прямым четким лучом переоценок, — каждый раз открывавших еще какую-то грань его внешне простой и непростой внутренне натуры. Иногда Орлов заходил в райком — в тех редких случаях, когда не мог чего-то сделать, решить сам, и Голованов почти всегда помогал ему, испытывая при этом удовлетворение. Побывал и в детдоме, подивившись, какими уютными, домашними можно сделать, при старании, угрюмые сумеречные бывшие монашеские кельи и трапезные, порадовавшись, что из добытого с его помощью лесоматериала строится вместительное, в одиннадцать широченных окон, помещение. Отметив — так, мельком, пока все это не встало однажды в один логический ряд, — с каким непоказным уважением относились к Орлову сослуживцы и как угловато скрытно льнули к этому не очень разговорчивому пожилому человеку длинношеие, с ломкими петушиными голосами подростки. Привык Голованов и к тому, как аккуратно являлся на все районные активы коммунист Орлов — перед началом и в перерывах окруженный людьми и сосредоточенно отчужденный — на своем постоянном месте, в углу, у окна, когда шло заседание. Сам он никогда слово не просил — это Голованов помнил точно.