Юрий Лаптев - Заря

— Я ведь тебе же, отец, добра желаю, — строго сказал Николай, повернулся и ушел на реку купаться.

— Ну что ты с ними будешь делать, а? — неизвестно к кому обратился Шаталов.

Никто и не отозвался. Только часы густо и торжественно пробили девять раз…

Жаркий денек выдался для парикмахера Антона Ельннкова. С утра в парикмахерской полно народу. А где народ, там и разговоры. Да какие!

— Не знаю, как вы, граждане, а я, например, не какую-нибудь Индонезию, а самую что ни на есть Америку считаю отсталой страной И пусть она передо мной не задается! — вот что заявил во всеуслышание распаленный спорами о международном положении сам парикмахер.

— Ну, уж это ты, Антон Степанович, перехватил насчет Америки, — возразил Ельникову колхозный счетовод Саватеев. — Там, хочешь знать, культура. Тебе, с твоей парикмахерской, закрыться, хоть и наставил ты пузырьков разных полный стол. В Сешеа, брат, электричеством людей бреют!.. Вот какая картина!

И Саватеев, гордый своей осведомленностью, оглядел небритые лица и кудлатые головы собеседников.

— Неужто электричеством? — усомнился кто-то.

— Очень просто, — поддержал Саватеева весь заросший рыжеватыми кустиками Александр Камынин. — Пустят тебе на морду ток — и нет никакой растительности. Как щетинка с ошпаренной свиньи, бородка с тебя сойдет!

— Культурно!

— Культурно? — Антон Ельников загорячился и даже про густо намыленного клиента забыл, — Не с крыльца, а, извините, от нужника вы к культуре подходите, дорогой товарищ Саватеев. Кому-кому, а счетоводу, образованному человеку, это непростительно.

— Где уж нам с парикмахером равняться! — обиделся образованный человек.

— Я, хотите знать, только до осени парикмахер, а там на агронома учиться пойду.

— Меня-то добреешь все-таки? — опасливо поинтересовался клиент, у которого подсыхающее мыло начало пощипывать кожу.

— Одну минуточку. — Охладел-таки Ельников к своей профессии. — Почему я, например, Америку с Китаем не сравняю? Да потому, что там фабриканта, скажем, или другого имущего действительно электричеством бреют, а рабочему-коммунисту или негру какому-нибудь несчастному тот же ток в голову пускают на электрическом стуле. Это культура?.. А в Китае, к вашему сведению, коммунисты освободительную войну ведут. Значит, там народ дошел до высокой сознательности!

И, только ошеломив счетовода таким аргументом, Ельников вновь повернулся к истомившемуся клиенту.

— Да, Саватеев. Хоть и горазд ты на счетах стрекотать, а за Ельниковым тебе не угнаться. Он, брат, не бритвой, а головой работает, — окончательно сразил образованного человека неторопливой, рассудительной фразой колхозник Василий Степунов.

Может быть, и не столь принципиальный, но более конкретный и не менее горячий спор произошел, тоже незадолго до начала собрания, в избе бригадира Марьи Николаевны Коренковой. Особенную остроту разговору придавало то, что разошлись во мнениях жених и невеста. Да как сцепились!

— Не знаю, как другие колхозники, а я Федора Васильевича в обиду не дам! — строго и категорически заявила Балахонову Коренкова.

— А кто его обижать думает?.. Пожалуй, обидишь такого сироту, — довольно миролюбиво отозвался Балахонов. Менее всего хотелось ему начинать спор с Марьей Николаевной. Совсем не за этим пришел, а просто так — с праздником поздравить, как и полагается жениху.

— Брось, Никифор Игнатьевич. Ты меня за дурочку не считай!

— Да что ты, Марья Николаевна! — Глядя на необычно взволнованное лицо Коренковой, Балахонов смутился. «И занесла меня сюда нелегкая в такой напряженный момент», — мелькнула в голове мысль.

— А какое, интересно, решение вы на партийном бюро приняли? Ну-ка, ну-ка…

Этот вопрос Коренковой «жениху» уж совсем не понравился. И он ответил почти сердито:

— Пойди да спроси у Торопчина.

— И пойду!.. Хотя в партию меня пока не приняли, но партийными делами я не меньше вас всех интересуюсь. Понял?.. Ты думаешь, я не знаю, к чему все дело клонится?

«Эх, все, видно, бабы одинаковые», — горестно подумал Никифор Игнатьевич и ответил:

— А кто знает да спрашивает, тот, выходит, ничего и не знает. Лучше ты, Марья Николаевна, ко мне с такими вопросами не приставай. Я ведь не Аграфена Присыпкина, чтобы попусту языком трепать. Жене никогда не говорил.

— А я тебе не жена! — Коренкова встала из-за стола, гордо вскинула голову. А слова эти сказала так, что Балахонову явственно послышался недосказанный конец: «И женой никогда не буду». Очень расстроился Никифор Игнатьевич. Заговорил примирительно: