Юрий Лаптев - Заря

— Сам ведь ты, Ваня… мне посоветовал.

— Значит, дурак был! — не на шутку озлился сам на себя Торопчин. Какой же нелепой показалась ему вдруг мысль о расставанье! Так и сказал: — Не могу я больше жить без тебя, Клаша! Честное слово, не могу. Все время думаю — уедешь ты и вдруг…

— Что — вдруг? — Клавдия вновь уже с беспокойством вскинула на Торопчина глаза.

— Уедешь… и не вернешься. Забудешь или…

— Ваня!

Прохладные после купанья руки Клавдии порывисто обвились вокруг шеи Ивана Григорьевича. Вплотную приблизились к его лицу глаза девушки, ее жарко шепчущие губы:

— Родной ты мой! Ведь и я тебя ждать устала…

Долог летний день, да коротка неделя. А месяц мелькнет, и не заметишь. Как будто совсем недавно встретились, даже наговориться не успели и вот…

До железной дороги Иван Григорьевич Торопчин ехал на тележке с Николаем и Клавдией Шаталовыми, а домой возвращался один, пешком. Клавдию умчал к Тамбову поезд, остановившийся как бы специально для нее на две минуты. На крохотном степном полустанке, пристроившемся к огромному элеватору, больше пассажиров не оказалось. А Николая Иван Григорьевич отправил в район за кинопередвижкой. Еще утром позвонили из райкома и сообщили, что получена новая хорошая картина «Адмирал Нахимов».

Один, неторопливо и размеренно, походкой уравновешенного, очень довольного жизнью человека шагал Иван Григорьевич по полям, лугам и рощам. Шел и напевал негромко, но настойчиво один и тот же сочиненный им самим и тут же уложенный в нехитрый мотивчик куплет:

Очень понравился Ивану Григорьевичу этот несложный куплетик, непонятно по какой причине сложившийся в голове. Ведь совсем не об адмирале Нахимове размышлял Торопчин, шагая со станции домой, а вот поди ж ты:

Как будто и веселого ничего не произошло за эти последние дни в жизни Ивана Григорьевича. И с Бубенцовым хотя и не ссорились, но зря, пожалуй, говорится, что «худой мир лучше доброй ссоры». Хорошая ссора — она иногда просто освежает отношения, а главное, вносит ясность. А «худой мир» — это что-то вроде стариковского, махорочного кашля. И болезни нет, а жить человеку и самому скучно и другим неинтересно слушать, как часами кашляет и брюзжит от кашля старичок.

И Клавдия уехала. Наверно, месяца четыре теперь не увидится Иван Григорьевич с девушкой. А ведь как дорога она ему стала, особенно за последние дни, когда перед самой разлукой поняли вдруг оба, что жить одному без другого просто глупо и неинтересно. Как в последний, раз перед разлукой обняла Клаша у вагона Ивана Григорьевича гибкими и сильными, горячими руками, как прижалась к нему, доверяя и отдавая всю себя безраздельно! Даже случайно наблюдавший с тормозной площадки сцену прощанья кондуктор крякнул и сказал одобрительно:

— Вот, братцы, как у нас!

Но ведь ласковая Клавдия уехала, а папаша ее остался под боком. Неласковый к Торопчину папаша — это Иван Григорьевич теперь знал твердо. От такого папаши, кроме пакостей, ничего не жди. Чего же тут веселого?

И в райком вот-вот вызовут для объяснений. Недаром ведь Матвеев собрал кое-какой «материален». Даже то, что Торопчин приходил «спаивать» Бубенцова, в райкоме знали. И то, что он резко поспорил на собрании правления колхоза с председателем и завхозом, Матвееву кто-то сообщил на другой же день. Нет, не без «добрых людей» свет. А повздорил с Бубенцовым и Кочетковым Иван Григорьевич из-за того, что поставили они на правлении вопрос о взимании через народный суд задолженности с соседей-колхозов и некоторых учреждений района. И еще по двум членам правления излишне резкое выступление, Торопчина пришлось рикошетом. Ведь формально, может быть, они, а не секретарь партийной организации, были правы. Да какое дело Бубенцову и тем, кто его поддерживал, до того, что колхозникам «Светлого пути» или имени Шверника сейчас очень трудно вернуть долг. А разве «Заре» легко живется? Ну, а в постановлении правительства прямо говорится…

Да, может второй секретарь райкома Петр Петрович Матвеев «пришить» непокорному руководителю низовой партийной организации и такое нарушение. Но…