Николай Асанов - Открыватели дорог

Она замолчала, нерешительно оглядывая Колыванова, Барышева, всех других, потому что все взгляды были устремлены на нее, и она стояла словно под дождем. Показалось, что ей даже холодно под этим дождем, так как она вдруг зябко повела плечами.

— Это все, что вы хотели сказать? — спросил Тулумбасов.

— Да… Все… — Она помолчала, но не садилась. И вдруг резко сказала: — Я думаю, что надо разрешить Колыванову дополнительную разведку.

Эти ее слова прорвали долго сдерживаемое волнение.

Все заговорили, перебивая друг друга. Барышев снисходительно и высокомерно поглядывал на говорящих, всеобщее возбуждение казалось ему смешным. Баженова резко встала и вышла, простучав каблуками туфель по паркету, не обращая внимания на неодобрительные взгляды. Лицо ее было бледно, но спокойно.

Колыванов невольно пожалел ее. Трудно ей будет сегодня разговаривать с новым мужем. И неужели она никогда не думала о том, что, в сущности, Барышев если не злой, то совершенно равнодушный человек, себялюбивый, ничтожный, которого только удача подняла на высокий пост? Или она решила, что эти мысли Колыванова, с которыми она когда-то соглашалась, и есть следствие завистливой его неудачливости? Как она могла согласиться стать женою Барышева?

Он не обвинял ее. Ну что же, она разочаровалась в Колыванове. Согласилась с общим мнением, что он человек неудачливый и, наверно, недалекий… Но как она ошиблась в новом выборе!

Больше он не слушал прений. Барышев, несомненно, будет мешать ему, но все равно разрешение на дополнительные изыскания дадут. И когда Тулумбасов сказал об этом, он не был даже рад. Он все еще думал о том, что надо бы поговорить с Екатериной. Надо предостеречь ее.

Выходя из кабинета, он увидел помощницу начальника, которая шепнула ему:

— Екатерина Андреевна просила вас зайти к ней… Она только что пошла домой…

— Я не знаю, где они живут, — хмуро сказал он.

— Как не знаете? Она живет на своей старой квартире, — удивленно ответила помощница.

— На старой? — Он стоял перед помощницей, оттопырив нижнюю губу, что делало его похожим на ребенка. — Как на старой?

— Так, на старой… — ответила помощница, не успев убрать насмешливой улыбки, с которой смотрела на его мгновенно изменившееся лицо.

Он внезапно посуровел, словно вспомнив что-то, тихо ответил:

— Передайте Екатерине Андреевне, что я вылетел в Красногорск. Завтра мне нужно идти с изыскательской партией. Извинитесь за меня. — Поклонился и пошел, не увидев, как помощница растерянно смотрела вслед ему, часто-часто моргая длинными подведенными ресницами, словно еще хотела что-то крикнуть, но не успела. Из кабинета выходили усталые люди и окружили ее, требуя каких-то справок, о чем-то спрашивая.

— Ах, да подождите немного! — вскричала она и выбежала из комнаты, но Колыванова уже не было…

Колыванов медленно шел по улице между деревянными домами городка, соразмеряя свои движения с той острой внутренней болью, что осталась, и, наверно, надолго, после встречи с Екатериной.

Казалось, что каждое движение усиливает эту боль, было ли то резкое и стремительное ощущение полета, когда он возвращался на самолете после совещания, или неловкое движение руки, протянутой за стаканом кофе, как случилось во время завтрака, когда он вдруг понял, что никогда больше не увидит за своим столом Екатерину. Мать станет готовить ему завтрак, обед и ужин, боясь за свое неумение и в то же время гордясь тем, что свою грубую пищу она готовит пятьдесят лет и все, слава богу, сыты и здоровы, да и сам он, пока не женился, считал, что лучше материных шанег и пирогов ничего нет на свете…

С размеренной осторожностью передвигался он по улице, где когда-то любили они бродить вдвоем с Екатериной, рассуждая о том, как изменится жизнь этого лесного города, когда они, именно они, проведут сюда железную дорогу.

Это размеренное движение было странно похоже на те, какими пользовались в госпитале, когда приходилось беречь незарубцевавшиеся раны, осторожно ходить, медленно поворачиваться, тихо садиться и вставать. И он с горечью подумал: не так уж ошибаются люди, утверждая, что сердце одинаково ноет от неразделенной или отвергнутой любви и от тяжкой физической боли. Подумав об этом, Колыванов резко убыстрил движения, не замечая, как стало суше лицо, как сами собой сжались челюсти. Да, каждое движение и на самом деле было болезненным для сердца.

Внезапно глаза его потеплели, улыбка тронула губы, он устремился вперед, мгновенно перестав чувствовать надоедливую и тяжкую боль, которая только что владела им. Он увидел привычное здание конторы строительного участка, обычный стандартный двухэтажный дом, но взволновало Колыванова движение вокруг конторы, шумные разговоры, веселые оклики, внезапно сменившие давно устоявшуюся тишину, которая так противна строителю. Колыванов пошел быстрее, отвечая на приветствия и внимательно разглядывая оживленную толпу. Сам вид ее был целителен для него.