Анатолий Жуков: Дом для внука

— Яка собаку застрелил! — крикнул босоногий Тарзан, подглядывавший из-за дома, и стайка ребятишек выбежала к огороду.

— Правда, застрелил… Сокола!

— А вот его трубка. Дедушка Яков, ты потерял трубку.

— Глядите, плачет!

Яка, опираясь на ружье, Поднялся с колеи и долго поглядел на ребятишек. Был он сутулый сейчас, грозный Яка, и совсем нестрашный. Он, как маленький, шмыгал носом, глядел смирно, и по морщинистым небритым щекам его текли слезы. Наверно, ему было жалко Сокола. Мировой был пес, сильный, ни одной собаке не поддавался. И зачем он его убил? Сам плачет, а убил…

— Дедушка Яков, возьми трубку, — сказал Тарзан, выходя вперед.

— Трубку? — Яка вздохнул, вытер ладонью щеки, высморкался на землю. — Шкалик бы мне сейчас, ребятишки, четвертинку.

— Водки? Давай принесем. — Сметливый Тарзан недаром верховодил у ребятишек, он все схватывал первым и ничего не боялся.

— Денег-то нету у меня. Вы к Шатуновым сбегайте, скажите, завтра, мол, отдаст.

Ребятишки убежали, а Яка побрел домой за лопатой. Возвратившись, выкопал за плетнем яму и похоронил Сокола. Уж потом подумал, что надо бы снять шкуру, чего ей пропадать зря, но только махнул рукой. Пса не пожалел, а шкура — бог с ней, столько пропало, что лучше не думать.

Ребятишки денег достали, но водки в магазине им не дали, как не продавали им папирос, спичек и некоторых других товаров. Вездесущий Тарзан раздумывал, однако, недолго. Он догнал на улице совхозного сторожа Чернова, который шел на ферму, и все рассказал ему. Прошлой весной Тарзан видел их вместе, и ему показалось, что высокий зверобой Яка и коротконогий толстяк Чернов любят друг дружку. Пьяный Яка поругался тогда со своим сыном, колхозным зоотехником Мытариным, и грозился сбросить его вместе с мотоциклом в залив, а дядя Ваня Чернов увел его домой, и Яка послушался. Он страшный, Яка-то, им ребятишек пугают, когда они плачут, а Чернов дядя Ваня не испугался.

Чернов водки купил на свои деньги, и не четвертинку, а поллитру, но ребятишкам нести не дал, а пошел к Яке сам. Тарзану он поручил сбегать на ферму и сказать дежурной свинарке, что он на часок задержится.

Чернов не пошел бы к зверобою Яке, но зверобой сейчас был в горе, и кому же идти, как не старому другу. Положим, дружба их была давно, так давно, что вроде ее и не было, но опять же как-то неловко. Тарзан, неразумный мальчишка, Сеньки Хромкина пащенок, пожалел старика, а он, Чернов, степенный мужик, неглупый и в силе, не может. Ведь стыдно так-то? Вот и беда-то, что стыдно. Они ведь с Яшкой-то, бывало, вместе в козны играли, на вечерки к девкам вместе ходили, в гражданскую в одном эскадроне воевали, земли вспахали супрягом не одну десятину… Стыдно. Положим, не так уж и стыдно, если Яков все это забыл, на людей сердце держит, землю бросил, но опять же он человек, понять надо.

Яка жил в конце крайней улицы, за его домом уже не селились: неподалеку был залив волжского моря. У берега стояли четыре дуба, уцелевшие от старой дубравы, а чуть подальше, у самой воды, чернели на песке несколько лодок. Чернов предупреждающе постучал у крыльца сапогами — пыль вроде сбивал, — прокашлялся и толкнул сенную дверь. Дом у Яки был хоть и не большой, — зачем ему большой для двоих-то, — но зато новый, и сени срубовые, сосновые, просторные. Из-под сеней выглянули собаки, но их можно не бояться: умные собаки, деловые, в дом пустят, даже если и хозяина нет, а вот из дома — подумают.

Чернов оглядел в полусумраке сени — ружье на стене, патронташ, сумка; в углу кадка для капусты, покрытая фанерой, у единственного окошка — скобленый стол и табуретка. Ничего не прибавилось, не убавилось после новоселья. Потянул избяную дверь — тяжелая, петли скрипят.

— Можно, что ли?

Яка сидел за столом, подперев руками седую нечесаную голову, и не взглянул на вошедшего. Большая костлявая фигура заслоняла окно и казалась жутковатой в своем одиночестве.

— Можно? — переспросил настороженно Чернов.

— Зашел, не выгонять же.

Голос хриплый, серьезный. Однако, слава богу, мирный. Он мог бы и не ответить.

Чернов снял теплую шапку, потоптался у порога, подумал и снял плащ, завернув внутрь полу с выглядывающей из кармана «белой головкой». Успеется. Определить плащ догадался не на вешалку, где была чистая одежа, а на лосиные рога, рядом с телогрейкой хозяина. Мог бы и на вешалку, плащ новый, первый раз надел, да не в этом сейчас вся штука-то.

Разгладил усы, прокашлялся, потер как с морозу ладонями.

— Зачем? — спросил Яка, глянув на него исподлобья.