Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Жене сегодня вспомнилось, как однажды прошковская молодежь затеяла постановку небольшой пьесы. Было это еще до войны. В деревне тогда не было клуба, и одноактную пьеску ставили в просторном доме Юлии Лукашонок. Женя исполняла в ней роль волостного судьи, а Аниська играла деревенскую девочку, по сути дела, себя. Да как играла! От ее манеры держаться на сцене веяло такой непосредственностью, такой жизненной правдой, что после спектакля Женя обняла юную дебютантку и сказала:

— Быть тебе, Анисьюшка, артисткой!

Тогда она не знала, что польстила самолюбию девочки, ее еще не совсем ясной, но такой заманчивой мечте. Втайне от других Аниська собирала фотографии знаменитых актеров, подумывала даже о поступлении после школы в театральную студию.

Можно себе представить огорчение юной поклонницы сцены, когда она однажды узнала, что ее и в самом деле не берут на пограничную заставу, где их драмкружок должен был показывать купаловскую «Павлинку». Причина, разумеется, заключалась не в том, что Аниська была занята только в массовых сценах. В конце концов, какая разница — кому какая поручена роль. Просто играли поздно вечером, и ее, как и других младших школьников, оставили дома.

Так Аниська объяснила свое неучастие в спектакле Мишке. Сама же была этим настолько огорчена и обижена, что убежала за сарай и расплакалась. По ее щекам светлыми горошинками, одна за другой, катились и падали на грудь частые слезинки. Они оставляли на одетом по этому случаю выходном платьице и пионерском галстуке девочки темные расплывающиеся кружочки…

Чувствительная, жалостливая, готовая в любую минуту прийти на помощь всем обиженным и слабым, Аниська была наделена мягким, отзывчивым характером, чутким, легко ранимым сердцем.

И вот пришла война. Незаметная среди других, девочка из Прошек, как-то сразу преобразилась, повзрослела. Не только возмужала, стала более собранной, строгой, но и дальновидной, не по годам мудрой. Аниська научилась переносить невзгоды и душевную боль, вспоминала и оценивала прошедшее, пыталась заглянуть в будущее. Иногда ее волновали такие вопросы, над которыми задумываются только взрослые, достаточно пожившие на свете люди.

— Женя, скажи, а как у нас все будет потом? — спросила однажды Аниська.

— Потом?.. — Женя сразу догадалась, что она имеет в виду. — Потом будет так, как было прежде. Даже еще лучше. Ты опять пойдешь в школу, и брат твой вернется в сельсовет. И чай мы будем, как и до войны, пить с сахаром. Снова будем репетировать и давать в клубе спектакли, петь наши, советские, песни и танцевать.

— Ну, а люди? Какими они будут после войны?

— Такими же хорошими, как и были, — ответила Женя.

— Нет, они будут еще лучше! — твердо сказала Аниська. — Не будет ни Сорокиных, ни гудковских, ни таких, как Ленька Ярыга. Война подскажет людям, какими им надо быть. Ух, и жизнь будет!

Это «потом» наступило. Но никогда уже не увидит его Аниська.

После ареста прошковцев Женя и ее друзья никак не хотели верить в трагическое, невозвратимое. Надеясь на чудо, писали в Себеж, искали следы хоть кого-нибудь из большой семьи Лукашонков.

Но чуда не произошло. Никаких следов…

Война унесла с собой столько юных, еще не раскрывшихся жизней, что порой становится страшно. Списки, списки… В конце многих книг о Великой Отечественной войне, на обелисках у дорог, на памятниках и братских могилах — длинные списки имен.

Заканчивая повесть, я тоже не могу умолчать о тех, кто, подобно Аниське, отдал свою короткую, как вспышка молнии, жизнь за то, чтобы прошковские подпольщики могли сегодня собраться снова. Вечно молодыми останутся в их памяти Егор Равинский, братья Георгий и Евгений Дубро, Александр Дубро, Леонид Гельфанд, Павел Жилко…

Нет, они не исчезли бесследно. Они всегда в сердцах людей. И мужественный руководитель подполья Григорий Лукашонок, и Мишка, и Аниська…

Аниська, Аниська, юная прошковская подпольщица. Ты не оставила нам даже своей фотографии — ее нет в этой книге о тебе. Но ты отдала людям теплоту чистой, непорочной души, не пожалела и самой жизни. Прекрасной, как песня. И ты по-прежнему среди нас. Ты продолжаешь жить в той прошковской девочке, что названа твоим именем. Живешь в ее сверстниках, что наверняка осуществят все твои мечты и мечты тех, кто не пришел с войны в наше замечательное сегодня.

Это необычное собрание продолжается, а я мысленно вновь переношусь в то суровое время, в Прошки теперь уже далеких лет, в овеянный легендами озерный партизанский край.