Владимир Хазанский - Спросите у берез…

— Пожалейте хоть маленьких! — стала просить эсэсовцев Пелагея Антоновна. — Отпустите доченьку мою и внучка. Чем же они виноваты…

— Молчать! — крикнул офицер.

— Мама, не надо, — мягко попросила Аниська. Ей было жаль матери.

В глазах у силой приведенных сюда людей не страх, а ненависть. Они открыто сочувствуют арестованным. Аниська ловит ободряющий взгляд Жени. Девочка выдерживает его, не опуская головы.

Многое Аниське хочется сказать этой девушке. Сказать, что она благодарит ее за доверие и горда сознанием того, что была вместе с ними. И пусть не сомневается. Она выдержит, сохранит комсомольскую тайну. Жаль только, что не успела написать клятву. Но разве она не может дать ее теперь, в свой последний час? Разве ее выдержка — не клятва перед комсомольцами?

Из деревни Гаврилино привели жену партизана Блинова и ее отца. Но каратели еще чего-то ждут, медлят с отъездом.

И вдруг ярко вспыхивает на краю деревни дом. Тот, что у самого кладбища. Почти одновременно загорается второй — соседний с ним. Еще через некоторое время пылает третий, уже в другом конце Прошек. Это горят подожженные эсэсовцами дома Григория, Юлии Лукашонок и Бориса Прошко.

Печально и долго смотрит Аниська на огонь, быстро поглотивший их дом. Бросает прощальный взгляд на опаленный тополь, что растет рядом, на свои березки.

И идет вместе с арестованными, подгоняемая криками эсэсовцев, по улице. В последний раз.

На следующий день в Прошки пришли Александр Гром и Саша Дубро. Бережно подняли они тело товарища и отнесли на кладбище. Могила была уже вырыта. Партизаны отдали Григорию последние почести. Сухо хлопнули выстрелы нескольких пистолетов — единственного оружия, что было с собой у разведчиков.

Партизаны спешили. У них было срочное задание. А жители лесной деревушки еще долго стояли у свежего холмика на краю кладбища. И среди них Женя, Фрося, Герасим Яковлевич, его дочь Паша, Мария Петровна, мать Василия, — все, кому Григорий был дорог и близок.

Женя удивилась: в сердце — острая, невыносимая боль, но слез нет. Только что-то давит в висках, да горький комок застрял в горле.

Она должна взять себя в руки, обязана держаться. Ведь на нее теперь возложены большие обязанности. Ушла в отряд после гибели отца Мария, нет Аниськи. На смену им надо подготовить других. Подпольная организация должна жить и бороться!

Кто-то касается Жениного плеча, привлекает к себе. Если бы и не глянула — догадалась. Герасим Яковлевич. Это его рука. Старый комсомолец, как они все его называют, хочет подбодрить, сказать, что он по-прежнему будет с ними — с нынешними комсомольцами — как равный. Впереди еще немало суровых дней. Будут и тревоги, и опасности, не исключен и риск, в котором еще не раз будут испытаны их характеры.

И чтобы выстоять — нельзя раскисать. Надо суметь пережить горе. Надо быть твердой.

Прошковская закалка… Она проходит испытание в отряде, выверяется в боях. Она выдерживает строгий экзамен мужества.

Вначале они видели, как клубились над верхушками сосен косматые тучи. Неслись, словно хотели обогнать друг друга. Были они темные, будто осенние предвестники близкого дождя. Но его так и не было, хотя небо сплошь затянуло густой пеленой. Она висела серым пологом над поляной. А там, чуть подальше, пробивались, как из тумана, бледные огни. Это костры, которые в разных концах разожгли партизаны.

Но они, все эти парни, что сидят в разных позах на траве, не смотрят по сторонам. Все больше вверх. Будто там, в поднебесье, кроется какая-то тайна.

— А может быть, сходить к командиру? — прерывает молчание Петр. — Пусть пошлет кого-либо на поиски.

— Пожалуй, — поддерживает его Смирин.

— Не надо. Подождем еще немного, — говорит Василий.

Ему никто не возражает.

Василий, как и в подполье, для них старший. Он и в самом деле старший — комсорг отряда. Но не только эта причина заставляет молодежь тянуться к нему, прислушиваться к его слову. Выработалась уже своеобразная привычка. Как и раньше, они постоянно вместе, хотя у каждого в отряде много новых друзей. А случится что-нибудь с кем-либо из них;— переживают и спешат на выручку все.

На этот раз что-то непонятное произошло с Людвигом Геродником. Прошло вот уже четыре дня, как он ушел с группой подрывников в Себеж. Прошлой ночью должен был вернуться. Но прошли еще сутки, а ребят все нет. Друзья ушедших заскучали.

Вдруг недалеко хрустнула ветка и кто-то громко сказал: