Владимир Хазанский - Спросите у берез…

Не ожидая вызова, Фроленок сам пошел навстречу немцам.

— Я — местный староста. Не будет ли, пан начальник, каких-либо указаний, — обратился он к хмурому майору, коменданту заборского гарнизона.

Эти слова перевел узкоплечий парень в пиджаке, надетом поверх крестьянской косоворотки. Стоял он как-то боком, время от времени двигая длинными руками и уставив взгляд на отвороты своих охотничьих сапог. По всему было видно, что роль переводчика ему непривычна.

— Про пожар знал? — нечетко выговаривая русские слова, перевел узкоплечий первый вопрос коменданта.

— А как же, — ответил старик, — ведь рядом.

— А про самолет?

— И про самолет. Я, как представитель власти, все обязан знать, — поспешно сказал староста.

Теперь, когда фашисты выявили свою осведомленность, он почувствовал облегчение. Стало яснее, как поступить. Вместе с тем в сердце поселилась и тревога — далекая, не до конца осознанная. Не догадываются, а хорошо знают про самолет — значит, кто-то донес. Но сейчас не время об этом думать. Сейчас важно не запутаться, умело держаться намеченной версии.

Офицер не ожидал такого откровения. Очевидно, он предполагал, что староста будет отпираться, а тут ему охотно рассказывают.

— Ну, так что же ты знаешь? — спросил он, оглядывая с ног до головы невысокого, словоохотливого старика.

— Происшествие-то оно от падения самолета. Даже лес загорелся. Я выезжал с мужиками на место пожара, с трудом уняли огонь. От дыма глаза…

Узкоплечий переводил быстро, короткими периодами, не давая высказаться до конца. Видно, боялся, что может что-нибудь упустить.

— Почему же ты думаешь, что от падения? — перебил старосту офицер.

— Как же еще? — с наивной непосредственностью спросил Герасим Яковлевич.

— А может подожгли?

— Подожгли? Зачем? И… и кто?

— А твои мужики, — криво усмехнулся офицер.

— Что вы, пан начальник! Как можно так? Мужики, они народ бережливый, зря бы не дали пропасть добру. Коли б уж и подожгли машину, то лес уберегли бы. А то сколько его там погорело! Вы же сами видели.

— А где же тогда летчики? И почему ты не сообщил нам об этом происшествии? — не давая опомниться, продолжал сыпать вопросами комендант.

— Думаю, что спрыгнули на своих этих… зонтах… — высказал предположение староста.

— На парашютах, — поправил переводчик и улыбнулся. Он впервые поднял глаза на Фроленка. Взгляд его был открыто-добродушным.

— Шут их знает, какая фамилия у этих штуковин, — пожал плечами староста. — А насчет уведомления о пожаре… Так я как раз собирался в волость к бургомистру, чтобы доложить непосредственно…

— Почему бургомистру, когда мы под боком? — недовольно спросил офицер.

— А как же? Через кордон мы не можем.

Действительно, к этому времени создалась довольно странная обстановка: вражеский гарнизон от Прошек был в трех километрах, а подчиняться староста должен был властям, что находились за одиннадцать километров. Дело было не только в строгом административном делении, установленном оккупантами. Путь в Латвию закрывала граница.

— Смотри, староста, поплатишься, если что соврал! — по-прежнему недоверчиво сказал офицер. Но тон его заметно смягчился.

И все-таки следствие не прекратилось. На допрос были вызваны некоторые жители деревни. Все они подтвердили доводы старосты о лесном пожаре. Герасим Яковлевич заранее предупредил их, что и как следует говорить.

Введенные в заблуждение, оккупанты вскоре уехали, а следом вернулись и виновники происшествия.

Они чувствовали себя виноватыми: могли быть серьезные неприятности. К счастью, все обошлось. Пусть и не очень гладко, но первая вылазка осуществлена. Вражеский самолет, который вполне еще мог вернуться в строй, уничтожен!

А Мишкин склад оружия и боеприпасов пополнился двумя новенькими пулеметами.

Пустых дней не было. Каждый день мы чувствовали свою причастность к тому главному, что происходит на нашей земле. Что ни день возникали испытания…

Зима выкрасила все вокруг в один белый цвет. И поля, и крыши домов, и деревья. Стройные березки почти растворились в снегу. Вьется вокруг них легким облаком белая пыль. Липнет, оседает на коре и кронах. И березки почти невидимы.

Кружится, вихрится белая пыль, заметает дороги. Осела она и на одежду одинокого путника, что идет узкой стежкой у опушки леса.

На фоне деревьев человек едва приметен. Но Аниська, хотя это и не близко, хорошо узнает любого. Так по особому скользить, едва касаясь земли, может один Василий. Кажется, что он не идет, а будто бежит, быстро и в то же время не спеша. Его походку Аниська сразу узнает.