Лидия Вакуловская - Вступление в должность

А вообще геолог был молчаливым и хмурым. Он редко заговаривал с Таюнэ, а если заговаривал, то спрашивал одно и то же: далеко ли от избушки до села и далеко ли от села до райцентра, куда течет эта река и может ли кто из колхоза сюда явиться? Таюнэ отвечала, трудно подбирая слова, а он слушал и глядел остановившимися глазами куда-то мимо нее, точно ее и не было. Но Таюнэ не обижалась. Она понимала — плохо человеку потерять в тундре товарищей, плохо сидеть с больной ногой в избушке и думать, как их найти…

В избушке застучало весло. Таюнэ подхватилась с камня, спеша помочь геологу. Но Шурка уже вышел из дверей. В глаза ему ударило солнце. Он сощурился, протяжно зевнул, с хрустом потянулся.

— Вот это покемарил! — сказал он, снова громко зевнув. И, опускаясь на просторный камень рядом с Таюнэ, спросил: — Ты что ж не разбудила меня, дева Мария?

— Нельзя будила, — рассудительно ответила она. — Будешь много спать — будешь скоро свой товариш ходить. Мама свой ходить будешь.

Он хмыкнул, поудобнее пристроил больную ногу, уперся спиной в стену избушки и молча уставился в небо. Таюнэ тоже молчала. Не хотела мешать ему думать. Она знала, что он думает сейчас о своем доме, о маме, о товарищах.

Ни о чем подобном Шурка, конечно, не думал. По той простой причине, что ни дома, ни мамы у него не было. Что касается товарищей, то они находились в разных местах: одни — неподалеку, в лагере, откуда он бежал, другие — за десять тысяч километров, на свободе, куда стремился и он, Шурка Коржов, беглый вор-рецидивист, не отсидевший десяти положенных лет.

Уже который день Шуркину голову раздирали черные мысли, а мозг напрягался в поисках выхода.

И чубатая зелень тундры, и солнце в сухом небе, и горластая перекличка птиц — все это было обманчиво. Всякий новый день загорался позже и потухал раньше вчерашнего, ночи становились темнее и холоднее. С севера, куда держал он путь, стронулись плотные стай гусей, и первый иней уже прихватывал под утро землю.

У Шурки леденело сердце от сознания, что последнее тепло покидает тундру, а проклятая нога держит его в этой богом ниспосланной избушке. Если бы река текла на север, Шурка считал бы, что ему привалила неслыханная удача, — завладеть лодкой с мотором было пустяком. Но воды ее неслись на восток, а там не было ни больших населенных пунктов, где можно было затеряться среди людей, ни больших аэродромов, где приземлялись бы самолеты. Ото всех этих дум Шурка злобился и сатанел.

Таюнэ напрасно казалось, что он не замечает ее. Наоборот, в первые дни Шурка не спускал с нее глаз, спрашивал об одном и том же, стараясь на чем-то поймать ее. И лишь убедившись, что никакая опасность с ее стороны ему не грозит, он утратил к ней всякий интерес.

Они долго и молча сидели на камне, пока Таюнэ не надоело слушать настырное кряканье уток. Она открыла букварь на той самой четвертой странице, где начинались незнакомые слова, потянула Шурку за рукав и спросила:

— Ты читать это знаешь?

Шурка рассеянно поглядел на букварь, взял его, покрутил в руках, потом несколько удивленно спросил:

— А ты что, дева Мария, совсем неграмотная?

Она не уловила смысла его фразы и, продолжая свою мысль, сказала:

— Ты читать нада Таюнэ. Таюнэ слушать нада, сама читать нада. Таюнэ школа ходить плохо — работать нада. Василя понимал?

— Понимаю, — хмыкнул Шурка. — Ну, давай почитаю, — согласился он и без паузы прочитал вслух две страницы.

Таюнэ недовольно мотнула головой и быстро прикрыла ладошкой книгу.

— Зачем скоро-скоро читал? — сердито сказала она. И, бесцеремонно взяв его за палец, ткнула им в верхнее слово, строго спросила: — Как говорить нада?

— Мя-ач, — протянул Шурка.

— Ма-ач, — повторила она.

— Не мач, а мяч, — поправил Шурка. — Ну-ка, скажи «я-я». Мя-ач…

— Мя-ач, — напрягаясь, повторила она.

— Точно.

— Мя-а-ач, — уже мягче произнесла она. Обернулась к нему и засмеялась, довольная своим успехом.

— Постой, постой… Да у тебя глаза разные! — изумился Шурка. — Разрази меня гром, разные!

Он взял ее за подбородок и приблизил к себе ее лицо, словно все еще не верил своему открытию. Таюнэ не противилась ему, она лишь перестала смеяться и глядела на Шурку, распахнув разноцветные глаза, не понимая, зачем он так делает. В одном, голубом, глазу еще прыгали веселые смешинки, в другом, карем, застыло недоумение.

— Ну дела-а! — сказал Шурка, опуская руку.

Вечером Таюнэ поставила на шкуры лампу, уселась рядом с Шуркой и раскрыла букварь.