Римма Коваленко - Конвейер

В парткоме и профсоюзном комитете завода, конечно, видели наивность этого девичьего лепета, но слово «статья» заслонило личность автора. Был сигнал в печати, на него надо было реагировать. Валерию Петровичу пришлось отвечать в такой мере, как будто это он лично сорвал ритмичность поставок электролитических конденсаторов, а затем собственной волей созвал всех в выходной день на сверхурочную работу и оплатил ее — опять же собственноручно — из заводской кассы. На своих обиды не осталось, пронзила и надолго застряла боль от коварства молоденькой журналистки; приходили даже мысли отправить в редакцию письмо-жалобу и указать на то, что она переврала две фамилии и плату в блоке питания называла в статье «плато» и не склоняла. Но, слава богу, неприязнь к журналистке постепенно исчезла, место ее заняла осторожность. Стал осторожней. Не в работе. Здесь он не мог сладить с собой: краснел, срывался на крик, ходил, успокаиваясь, быстрым шагом вдоль нового конвейера. Все, кто был и не был причиной его волнений, испытывали в такие минуты неловкость перед ним и что-то вроде жалости.

Сдержанным и осторожным Никитин стал в своих словах при начальстве. О монтаже нового конвейера он докладывал ежедневно главному технологу и каждую неделю — на парткоме завода. В каждую повестку заседания партком включал вопрос о новом конвейере.

Кроме этого, много раз на дню Никитина останавливали начальники других цехов и походя, как спрашивают о самочувствии у здорового человека, выпаливали: «Ну как?» У каждого из них были свои заботы, почти у каждого шла в цехе своя реконструкция, но так уж повелось, что строящийся конвейер в сборочном был как бы в центре всех обновлений и не справиться о нем было бы невежливо.

В последние месяцы Валерий Петрович Никитин сделал шаг вперед в своей осторожности: стал прибедняться. Ничто не толкало его к этому. Просто на вопрос «Ну как?» стал отвечать сначала неопределенно, а потом жалобно.

— У тебя специалисты, кадровые рабочие, — говорил он какому-нибудь начальнику цеха, — а у меня кто? «Дипломники» из ПТУ со срезанным но малолетству рабочим днем да мамины дети, не попавшие в институт…

Нытье и прибедняйство обернулось вдруг пользой. Когда выделяли людей на посевную в подшефный колхоз, из сборочного взяли всего двоих, а в пионерский лагерь на летний сезон и вовсе никого с места не стронули, только в середине лета призвали одного Колпакова. Многое можно было извлечь из этой новой линии поведения, если бы не мастер Соловьева. Она сразу подметила необычную скорбь на лице Никитина, когда тот показывал главному технологу и представителям научного института не учтенные проектом работы.

— Я вас не узнала сегодня, — сказала Татьяна Сергеевна, когда он, довольный, что договорился о дополнительной смете, возвращался к себе в кабинет. — Кто же так, Валерий Петрович, высоких гостей встречает? Гоголем надо среди них ходить, молодцом держаться. А то хороните себя в глазах у начальства, чуть не плачете.

Он мог бы ей ответить: «Меня учить, Татьяна Сергеевна, только портить. Гоголем перед начальством может ходить бригадир или мастер, а я начальник цеха, моя молодцеватость не пройдет, не тот ранг». Но Соловьева таких тонкостей не понимает, стрижет всех под одну гребенку. Не сможет он ей объяснить, что веселых, остроумных, умеющих ввернуть к месту и анекдот и смешное словцо для поднятия тонуса у начальства, а в итоге — для собственной пользы, — сколько угодно. На фоне повальной жизнерадостности, панибратства и мужской солидарности как раз контрастно выделяется мрачная, убитая заботами и собственной скромностью личность.

Соловьевой он сказал:

— Я, Татьяна Сергеевна, не артист и не диктор на телевидении. Могу даже сам себе не нравиться. Вашу фотографию тоже к блокам не приложат. Так что продукция наша отдельно и мы — отдельно. — Он постоял, усмехнулся: видимо, то, что пришло ему вдруг в голову, показалось занятным. — Это потом на экраны нашей продукции вылезут артисты и всякие знаменитые люди, а наши радости и горести никто не увидит, мы там, в середине, в ящике, под фамилией… блок питания.

Он не собирался отказываться при начальстве от своего съеденного заботами вида, только иногда поглядывал, а нет ли рядом Соловьихи. Но та даже не смотрела в его сторону. У нее был свой конвейер, новый рос без ее вмешательства. Любить его ей было не за что, восторгаться тем более. Заберет, как только двинется, новый конвейер у Татьяны Сергеевны всех лучших работников, заберет и спасибо не скажет.