Римма Коваленко - Конвейер

— Не твои пироги ели. — Аня остановилась: дескать, отшагали, дальше не провожай. — Варварины пироги ели мы. И ты тоже…

Варвара не спрашивала: что думаешь делать, куда теперь? Вела себя спокойно и независимо. Утром поднималась вместе с отцом, ела с ним яичницу со сковородки, а если Лиля выходила к завтраку, отделяла ей, кидала на тарелку, говорила: «Извини, что мы так, наспех. Экономим время, да и посуду мыть не надо». Наливала в три кружки молока, одну ставила перед Лилей. Отец во всем подчинился ей, даже виноватых взглядов не бросал на дочь. Однажды сказал:

— Ты бы хоть что по дому делала. Нехорошо так жить. И Варваре трудно.

Был человек — и не стало. Загородила ему весь свет Варвара. Память вытравила. Забыл, как любил свою единственную дочь, как плакал над ней маленькой, когда без матери она осталась.

— Не мой это дом, — ответила она. — Когда моим будет, тогда и мыть и скрести его буду. Скажи Варваре, что поговорить нам про это надо.

— Сама говори, — ответил отец. — Я в этом деле тебе не помощник.

Теперь Лилю возмущало в Варваре не то, что она заняла место матери, а спокойствие ее. Ходила, ела, разговаривала, будто Лили и не было рядом. Ставила перед ней тарелку, мыла посуду, подметала комнату, в которой спала Лиля, а сама обращалась только к отцу. Лиля вслушивалась в их разговоры.

— …Приходит и заявляет: давление подскочило, кончаюсь. И руку протягивает с засученным рукавом. Значит, я ему сейчас померяю давление и дам бюллетень. Я, говорю, и так вижу, что давление высокое. Не может быть у тебя нормального давления после вчерашней гулянки. Иди, говорю, полежи, потом напишешь бригадиру объяснение, почему пьешь в уборочную…

Иногда Лиля не выдерживала и вставляла слово. Варвара замолкала, поднимала брови, на лице появлялось выражение: ах, это ты? А я и забыла, что ты здесь, третья.

Прошел месяц. Письма от Шурика не было. Они не договорились, кто кому первый будет писать, но адрес свой Лиля ему оставила. Значит, и письмо первое должно было прийти от него. Просыпалась каждый день с мыслью: письмо пришло, лежит, ждет ее, дожидается. На почте работала нездешняя, приезжая женщина. Лилю она не знала. Можно было бы ходить к ней каждый день, но гордость не позволяла: не пишешь — не надо, не очень-то грустим без твоих писем, раз в неделю и справляемся о них.

Уже третью неделю Лиля работала в кормовой бригаде, закладывала силос в траншеи. На работу пошла не по своей воле: вызвали в комитет комсомола, сообщили, что включена в список кормовой бригады, работа временная, потом, мол, подыщем, согласуем с интересом. Анька Пудикова прибегала мириться: «Ты, Лиля, сама себе враг, нет в тебе мягкости. Мы же с тобой сколько себя помним, столько и дружим. Помнишь, как ты меня еще до школы в багажник «Волги» посадила и захлопнула? А я там уснула. Хорошо, что багажник не плотно закрывался, а то задохнулась бы».

С Аней она помирилась, и с Варварой разговор состоялся.

— Какой дом? Ты о чем это говоришь? Не понимаю.

Варвара не могла так натурально прикидываться, — видно, отец ей ничего не говорил.

— Не могу я с вами жить, — сказала Лиля, — давайте решать, кому в этом доме оставаться.

— А здесь и решать нечего. — Варвара пожала плечами. — Нас двое, ты одна. Мы с тобой вместе жить можем, ты — не можешь. Что же тут решать?

— Этот дом мать моя с отцом строили.

— Так мать же с отцом, а не ты. И наследство тебе еще рано получать: отец жив. И обменивать с кем-нибудь комнату на комнату, сама понимаешь, не в городе живем, невозможно.

— Вы медицинский работник, — сказала Лиля, — вам обязаны квартиру предоставить.

— Я еще и жена твоего отца, — ответила Варвара, — а у него дом… Если хочешь, можешь сходить в правление, поговорить, но лучше не ходи, не позорь отца.

Вот так во всем: думала, гости к ней, Лиле, в день приезда пришли, а оказывается, к Варваре — чьи пироги ели, у того и были. И дом не она строила: жить в нем может, а распоряжаться — нет. Только на работе не было никакой зависимости: сыпалась с транспортера зеленая сечка кукурузы, она стояла в кузове машины с широкой фанерной лопатой в руках, выравнивала эту зеленую труху, утрамбовывала.

— Лилька, — кричали ей снизу, — как там на палубе, не дует?

Машина отчаливала, она сидела в кабине. Шофер Боря, боявшийся взглянуть на нее, до того она ему нравилась, говорил:

— Я тебя помню. Ты в десятом классе училась, а я в восьмой ходил.

Шла домой уставшая, проходила мимо почты, стиснув губы, как мимо своего врага, входила в сени и слышала голос Варвары: