Вера Морозова - Дом на Монетной

Яснева, которую администрация не посмела переодеть в тюремное платье, прислушивалась к разговору:

— А арестантики-то вчера бунтовали! Из-за рубах! Сняли рубахи да и ходили в чем мать родила. На проверке-то и строиться не захотели. Бегают с места на место. Унтер сосчитать не может! «Голый бунт»! Начальник тюрьмы прибежал, а они…

— Вот бы нам! Смеху-то! — предложила молодуха, перепеленывая ребёнка в старую рубаху.

— Пфу! Пфу! Оголтелые бесстыдницы! — затрясла головой старуха, поднимаясь с колен после молитвы. — Глазища-то вылупили, сатанинское отродье! Охальницы!

В камере захохотали. На старуху закричали, замахали руками.

— Придет господин начальник, а мы эти — Евы! — давясь от смеха, проговорила каторжанка. — Пускай попрыгает. Ведь мужикам-то исподнее сменили! Бунтуем завтра, бабоньки! Глядишь, одеяльце выдадут!

— Я поговорю с администрацией! — звонко сказала Мария. — По инструкции постельное белье положено!

— Эва, чего захотела… «По инструкции»! — издевалась каторжанка, простонав цепями. — Забудешь про инструкцию, коль помыкаешься с мое! Одна лишь забота — как бы по морде не смазали!

— Если меня ударят — убью! — тихо ответила Яснева. В голосе ее такая решимость, что арестантки умолкли.

— Грех! Грех убивать! — запричитала старуха, осенив себя двумя перстами. — Господь терпел и нам велел!

— Замолчи, бабка! Не лезь на рожон! — проворчала каторжанка, примирительно кивнув головой. — Кто политиков поймет?! Начальство и то побаивается!

Яснева отошла к окошку. Широкой полосой падал свет. Единственное место, где можно читать. Раскрыв томик Пушкина, который удалось пронести в тюрьму, старалась сдержать волнение. В томике записка, передали уголовные в перловой каше, голубой от медного котла. Почерк знакомый.

Дрогнули губы, потеплели серые глаза. Заичневский! Уголовный воровато сунул записку, когда вносил ведро с кашей. Неужели Заичневскому опять грозит каторга?1 Говорят, нашли на бумагах царскую резолюцию: «Надеюсь, что на этот раз его упекут куда-нибудь подальше!»

Захлопнула томик. Задумалась. Она вернулась в Орел, чтобы помочь друзьям. Остановилась в гостинице, боясь подвести знакомых. Там и случилось непоправимое. Обессиленная беготней по городу, повалилась на постель. По тяжелым шагам, доносившимся из коридора, почувствовала неладное. Хотела вскочить, но не хватило сил. В дверь барабанили. Не отвечала. Тогда дверь сорвали с петель. Обыск. Язвительно улыбался лощеный ротмистр. Прокламации, явки, шифрованные письма, адреса в Лондон… Набралось! Аресты катили волной, приходилось партийный архив носить при себе… Без него нельзя.

Загрохотал замок. Проскрежетала дверь.

— Яснева Мария, на допрос к господину полковнику!

— «Яснева Мария, домашняя учительница, 28 лет, арестована 26 марта 1889 года, дочь титулярного советника, за счет костромского земства закончила курс учительской семинарии… Позднее в Москве Высшие женские курсы Герье… Привлечена к дознанию по статье 318 Уложения о наказаниях… Заключена под стражу в Орловском тюремном замке… — Полковник вскинул глаза, покрутил седой головой. — При аресте обнаружены гектографированные издания преступного содержания, как-то: «Программа Исполнительного Комитета «Народной воли», «Письмо Исполнительного Комитета Александру III», брошюра «В мире мерзости и запустения», литографированный каталог систематического чтения, рукопись «Николай Палкин»… Письма и фотографии, указывающие на преступную связь с Заичневским и Арцыбушевым…»

Полковник откинулся в высоком кресле. Нахмурился. Глаза отчужденно и сердито поблескивали сквозь стекла золотого пенсне.

— Ну-с, уважаемая! Кто бы ожидал! Вот и рекомендательное письмо пристава Халтурина! — Прошелся мелкими шажками по ковру, заложив старческие руки за спину. — Встреча-с!

Яснева молчала, наслаждаясь светом, теплом. От яркого солнца болели глаза. Ей нездоровилось. Лихорадило, бил озноб, терзал кашель.

— Так-с… «Как удар громовой» — в связи с убийством генерала Мезенцова… «Адское покушение на жизнь помазанника божьего»… Материалы самые рискованные, за хранение которых, а тем более за распространение каторга в лучшем случае. — Полковник шумно перелистывал папку.