Андрей Упит: Земля зеленая

На хуторе Волчьи Ямы, где пастушествовал Андрей Упит, продолжалось его духовное образование, начавшееся еще в Калнынях с чтения не то молитвенника, не то сборника проповедей. Здесь, преодолевая книжный голод, он читал соседские календари, сочинения типа немецкого лубочного романа «Евстахий», рассказы об индейцах из библиотеки елгавского книготорговца Я. Ф. Шабловского, приложения к старому журналу «Маяс Виесис» («Домашний гость»), да еще выпуски журнала «Рота» («Украшение»). Круг чтения был явно скуп и ограничен, но служил как бы своеобразным толчком к пробуждению неуемной мальчишеской фантазии, уводившей юного читателя в мир почти сказочных приключений, граничащих с забавной, полной придуманных опасностей, игрой.

Но обычная жизнь на «земле зеленой» продолжала идти своим чередом. Как только старший брат закончил ученье, одиннадцатилетнему Андрею Упиту пришла пора посещать школу, которая находилась в пяти верстах от Волчьих Ям. Путь этот приходилось преодолевать пешком, и почему-то каждый понедельник остался в памяти именно тем днем, когда по дороге гуляет метель и ноги вязнут в сугробах.

Ученье давалось легко — писать и немного считать научил старший брат, труднее было приноровиться к учителям, особенно к старшему учителю Яну Пурапуке, не гнушавшемуся запустить руки во взъерошенные волосы провинившегося бедняцкого сына, а то и хлопнуть его по пальцам гибкой линейкой.

Но Ян Пурапуке был не только старшим учителем, любезным и учтивым с детьми волостных богатеев, он был еще и писателем, автором нашумевшей повести «Свой уголок, свой клочок земли», ставшей, по меткому определению его бывшего ученика, «евангелием» хуторских хозяев… Но понимание это придет потом, а пока прилежный пастушонок из Муцениеков, куда переехала его вконец разорившаяся семья, проучившись в Скриверском волостном училище всего шесть пли семь зим да два-три лета, стал заменять на уроках строгого наставника, а в свободное время переписывал его опусы, многие из которых никто, кроме него, и не читал, да и сам Ян Пурапуке вряд ли бы остался в памяти потомков, если бы не послужил прототипом учителя Зелманя из романа его бывшего ученика «Тени былого» (1934).

Жизнь в Муцениеках, а затем в Баложах, где семья Упитов попала в кабалу к управляющему имением Рексону, была полна тяжелого и изнурительного труда. На вечную память остались метки от волдырей, отвращение к рабской работе на хозяина, какой бы национальности он ни был, да еще тот самый Рексон, который много лет спустя вновь оживет, сменив фамилию на Бренсон в романе «Северный ветер» (1921).

Наступила пора прозрения, тот психологический взрыв, который прежде всего выразился в желании вырваться «в люди». Как это ни странно, но перед его глазами был пример Яна Пурапуке, который отнюдь не походил на нравственный да и творческий идеал, но олицетворял собой возможность обзавестись приличной библиотекой и выкраивать время для собственного писания. Выход намечался один — бросить самообразование и стать учителем.

И вот наступил февраль 1896 года, когда юноша «с невероятно светлой головой», как считала семья и близкие знакомые, поехал в Ригу, чтобы держать экзамены в Николаевскую гимназию. Почти половину столетия спустя, в страдном 1943 году, Андрей Упит отправит по этому же пути одного из героев своего романа «Земля зеленая», Андра Калвица.

«Первой предвестницей Риги была ткацко-белильная фабрика „Кенгаракс“. Она встретила путников едким запахом хлорной извести, который чувствовался за полверсты, а когда подъехали ближе, стало жечь в горле, щипать в носу. Дальше растянулась, как колбаса, желтая, с бесконечным рядом окон, канатная фабрика Крейенберга. Она как бы отделяла Ригу от лугов и песчаных пустырей, не позволяла далеко разбегаться от окраин города деревянным лачугам, маленьким каменным домикам и новым двухэтажным строениям, выкрашенным в ярко-синий цвет.

Был утренний час. В домах раскрывали окна, трясли простыни, выколачивали подушки. От Ивановых ворот уже начинались тротуары, полные спешащих пешеходов. Телега страшно загромыхала по широкой Московской улице. Развозчики молока, на больших рессорных телегах, уставленных бидонами, катили быстро; рослые, откормленные лошади лоснились на солнце, до земли свисали кожаные кисти нарядной сбруи… Возчик складывал в фартук желтые буханки пшеничного хлеба такой поленицей, что едва протискивался в двери лавчонки. Колбасник небрежно вытаскивал из ящика, поставленного на подводу, коричневые кольца колбас, всем своим видом показывая, как мало он ценит свой товар».