Вилис Лацис: Ладейная кукла

И вот наконец все расселись, удобно устроились, начальник пожарных Робис Ритынь надул щеки и поднял палец. Рупь-Пять наклонил голову, Господин Спекулянт сонно смотрел в потолок, Недоучка укрыл свои усики за нотами, потом Робис Ритынь грозно оглядел всех, поднял второй палец, с помощью третьего пальца произвел эффектный щелчок, и все вчетвером принялись растолковывать, почему плещет Балтийское море, на берегах коего цветет ольха, и уж ежели кто у этого моря родился, тому у этого моря и помирать. Песню Раймонда Паула все знали очень хорошо, удивить она никого не могла, и тем не менее все недоуменно озирались, так как не было ни одного певца, так как нигде не было видно Шнобеля. Все было, как обычно — весна, дети уже готовятся к каникулам, всем ясно, каких дачников к себе пустить, в Склянице на каждом столике уже стоит вазочка с первыми цветочками, и они прямо тебе благоухают, — и только Шнобеля нигде нет.

И тут Рыбачий Оскар, что с Рыбачьей улицы, увидел у двери красную физиономию Жаниса и поманил его пальцем.

И Жанис был нездешний, а приезжий из Риги, где он в свое время, как сам рассказывал, был довольно, значительным лицом. В мясном павильоне Центрального рынка он возглавлял всех рубщиков мяса по правую сторону одного павильона, но вот как-то после работы его занесло в Скляницу, и здесь он пропил всю левую выручку своих подчиненных, застрял еще на день и просадил свои золотые зубы, а поелику на работу уже не вернулся, то женился на буфетчице Амалии Пипинь, каковая в результате сего обзавелась новой фамилией Кнапинь. Амалия купила Жанису новые зубы, и ему пришлось поклясться, что пить он завяжет.

Брак этот послужил темой для обстоятельных разговоров среди поселковых женщин, так как Жанис явил собой живой пример того, что умная женщина способна даже из пьяницы сделать хорошего мужа и что любовь — это такая штука, управы на которую нет; это все равно что в быка всадить хорошие вилы — тут уж хоть выдергивай их, хоть не выдергивай, конец тому быку, крути знай котлеты.

И, подойдя к стариковскому столу, Жанис с подлинным отвращением взглянул на пивные бутылки.

И Рыбачий Оскар спросил его прямо, без обиняков, без всяких там предварений насчет рыбы да погоды: «Где Шнобель?» И Жанис только махнул рукой и сказал: «Со Шнобелем пиши пропало. Вряд ли мы его увидим». Сказав это, Жанис еще раз махнул рукой, тем самым продемонстрировав, что боль его, в смысле Шнобеля, столь велика, что и говорить не хочется. Убедившись, что старики больше ничего не хотят от него узнать, он ушел обратно к двери, потому что ему здесь платили деньги как швейцару и надо было поглядывать, чтобы не явился какой-нибудь пьяница и не высадил дверь.

И Рыбачьего Оскара этот ответ Жаниса решительно не удовлетворил, потому что если один человек о чем-то просто и ясно спрашивает другого, а этот другой отвечает туманно и загадочно, то ничего путного из этого не получится.

И Корабельный Екаб, что с Корабельной улицы, тоже не мог взять в толк: то ли Шнобель откинул сандалии, то ли загудел и не просыхает, а то ли всего-навсего женился…

И только Ветровой Бенедикт, что с Ветровой улицы, не сказал ничего, потому что рот свой открывал лишь тогда, когда надо есть и пить, а разговорами себя не утруждал, ведь слова, они что ветер, слетели с языка, развеялись, и проку от них никакого. Разве кто-нибудь, рот открывая, смог правды снова добиться, когда ее уже и в помине нет, или кто-нибудь, рот открывая, мог поймать рыбу, когда она ушла из сети, или кто-нибудь, рот открывая, стал умнее — какое там, только глупость свою показал и неприятности нажил. Как убедишь кошку, что она напакостила? Словеса всякие произносить? Нет, только взять горчицы и вмазать ей под хвост. Как рыбу поймаешь? Болты болтать? Нет, надо идти в море и ловить. Между болтовней и делом, между желанием и возможностью, так же как между берегом и горизонтом — море. Надо уж быть чистым недоумком, чтобы этого не знать.

И так как Ветровой Бенедикт ничего не сказал, то Корабельный Екаб сказал, что у него на душе худо, как будто души этой вовсе не стало, потому что Шнобеля нигде не видно, и тут же присовокупил, что душа — это не то слово, да он другого не может подобрать, потому что Шнобель не какой-нибудь пустой траляляльщик и горлодер, который только вопит что есть мочи. У Шнобеля душа есть. И душу эту надо связывать не с богом и не с баптистским проповедником Теодором Маритисом, а со всем лучшим что есть в людях, ведь люди-то не только едят, пьют и говорят, а еще и поют и танцуют. А это кое-что да значит. Хорошее есть в каждом человеке, а учить отдавать лучшее людям — вот вам и искусство, вот вам и душа. Все же знают, что Шнобель не какой-нибудь там святой или ангелок с розовым ликом и голубыми очами, кое-какие этакие грешки за ним водятся, а у какого порядочного человека, если у него то, что надо, в полном порядке и при постоянной готовности, этих самых грешков нет? Шнобель — душа поселка, даже собаки это знают, потому что когда Шнобель идет по улице, собаки его не облаивают, они много понимают в человеческих делах. Посмотрит на тебя такой пес, и сразу ему ясно, трусоватый человек ты или индюк хвастливый, жуликоватый, как кот, или глупый, как гусак, или же парень что надо, с душой и сердцем в груди, вот как Шнобель. Посмотрит такой пес на человека и видит, нет, не прохвост, друга своего не обманул и вообще пакостей не делал. Собаки хорошо понимают, что хороших людей надо беречь.