Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Он занялся изучением кофейной гущи на дне своей чашки с таким старанием, словно важнее этого ничего не было. Хэмпсон, потянувшись через стол, положил пальцы на его руку и, когда Антон поднял голову, показал глазами на Елену.

— Ваша знакомая? — прошептал он и, не дожидаясь ответа, восхищенно произнес: — Что за красавица!

Антон украдкой взглянул на соседний стол. Елена слушала красивого командира, не сводя с него сияющих ласковых глаз, и тот, рассказывая ей что-то, блаженно улыбался: да, она могла заворожить мужское сердце и «вскружить голову», как говорила Катя, без малейших усилий.

— Я хочу, чтобы вы познакомили меня с ней, — требовательно прошептал Хэмпсон.

— Только не сейчас, — тихо ответил Антон, опять уставившись в свою чашку. У него просто не хватило бы смелости подняться и сказать Елене: «Разрешите представить вам мистера Хэмпсона…»

— Я хочу сейчас. Завтра ее может уже не оказаться в поезде.

— Не беспокойтесь, она едет до Берлина.

— О, это очень хорошо! — обрадованно произнес Хэмпсон. — Очень!..

Официант подошел к их столику, заслонив собой веселую компанию. Антон торопливо расплатился и тут же ушел, оставив Хэмпсона допивать коньяк и молча любоваться Еленой.

Вернувшись в свой вагон, Антон включил верхний свет и внимательно рассмотрел себя в зеркальной двери умывальника. Узелок галстука оказался опять сдвинутым набок, он старательно затянул галстук, хотя следовало не прихорашиваться, а немедленно раздеваться и ложиться спать: завтра рано утром ему предстояла встреча с братом. Антон отодвинул занавеску закрывавшую окно, и прижался лицом к стеклу. Черный гребень леса, освещенный луной, четко вырисовывался на фоне звездного неба.

Колеса заскрежетали, и поезд вдруг замедлил бег: показались редкие и слабые станционные огни.

Антон прошел по пустому коридору в тамбур, открыл дверь и, выглянув, увидел: большие, слабо освещенные и потому черные деревья, рядом с ними маленький вокзал, желто светились лишь его окна. На платформе одиноко маячил фонарь, закоптившийся от керосиновой лампы, да неподалеку от него замер железнодорожник с маленьким фонариком в руке.

— Почему остановились? — крикнул кто-то из окна соседнего вагона.

Железнодорожник приподнял фонарик, словно хотел рассмотреть, кто спрашивает, и ответил уклончиво:

— Сейчас отправитесь…

— Но почему остановились? Мы же не должны тут останавливаться!

— Сейчас отправитесь, — повторил железнодорожник и пошел вдоль поезда, покачивая фонариком, скупо освещавшим землю у его ног.

Открыв дверь тамбура с другой стороны, Антон хорошо различил освещенные луной станционные склады и сверкающую полоску реки. На ее берегу деревенская молодежь водила хоровод. Гармонист играл «Барыню», две девушки, приплясывая, пели частушки. Один голос был звонкий, задорный, другой — мягкий, задумчивый, просительный. В нем слышалась жалоба на кого-то сильного и злого, кто отнял милого, без которого «жизнь, как ноченька, темна». Казалось, девушки вели разговор, не слушая друг друга.

«Барыня» оборвалась, и гармонист, пройдясь пальцами по клавишам, заиграл «страдания». Теперь запел мужской голос, умоляя кого-то дать ему силу и терпение в разлуке с родиной и любимой. Едва закончил он, другой голос, сильный, молодой, словно обращаясь к поезду, стоявшему на станции, попросил:

Будто вняв этому тоскливому призыву, долетевшему через реку, поезд тронулся, и тягучие «страдания» приблизились к Антону, сделались громче, слышнее, а потом стали удаляться, затихая, и вскоре исчезли совсем, заглушенные перестуком колес.

Тревожное и тоскливое чувство овладело Антоном: ведь он расстался с Москвой, с друзьями, родными, и «машинушка» увозила его все дальше на запад. Но почему и о чем тосковали эти молодые ребята, о какой разлуке они пели? Кто гнал их из родной деревни? Куда? Зачем? Неужели и здесь люди предчувствовали скорую беду, и это предчувствие, как уверял его друг Федор Бахчин, отражалось в частушках и «страданиях»? Антон недоверчиво посмеивался, когда Федор, с которым он встретился недавно в родной деревне Большанке, говорил, будто эта «деревенская поэзия» злободневна, как газеты, и отражает жизнь не хуже, чем пресса.

Антон приехал в свою деревню проститься с родителями, и Бахчин навестил его вместе со своей женой Симой, прикатив из районного центра Дубков на «газике». Оставив родственников Антона «гулять» в карзановской избе, приятели вышли на выгон, чтобы поговорить по душам. Тогда-то Федор и обратил внимание Антона на частушки, доносившиеся с другого конца выгона, где хороводилась молодежь.