Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Да и что сказал бы он Щавелеву, благодаря настойчивости и стараниям которого Антон ехал за границу. Щавелев вызвал его к себе, в ЦК, и, уговаривая перейти на дипломатическую работу, предупредил, чтобы молодой человек подумал как следует, прежде чем окончательно согласиться: ведь речь шла о серьезной перемене в его жизни. Антон не посмел бы заявиться к Щавелеву и сказать: «Извините, я передумал…» К великому удовольствию Игоря Ватуева! «Вот видите, — Антон представил, как Ватуев высокомерно улыбнется, — я же говорил, что Карзанов страдает, нерешительностью. Он робок в мыслях и в действиях: быть образованным — это еще не значит быть интеллигентным. А ведь только интеллигентному человеку свойственна интеллектуальная смелость. Дипломатическая работа — это схватка умов, и в этой схватке Антону и ему подобным не устоять перед настоящими, то есть потомственными, интеллигентами!»

Нет, он, Антон Карзанов, не даст Ватуеву повода для злорадства. Ослабив петлю галстука и засунув руки в карманы брюк, он смотрел в окно. Толпа заметно поредела. Антон взглянул на большие вокзальные часы. Прямо под ними он увидел девушку, которая растерянно осматривалась, видимо не зная, к какому поезду ей следует бежать. Она была в старой вязаной кофте, черная, тоже старенькая юбка не прикрывала грязных коленей, а стоптанные туфли еще хранили следы свежей огородной земли. Антон сразу узнал ее и, высунувшись из окна, крикнул:

— Катя! Я здесь! Я здесь, Катя!

Он бросился к дверям, толкнув высокого, узкоплечего пассажира, близоруко рассматривавшего цифры у двери соседнего купе, и выпрыгнул на платформу. Катя бежала ему навстречу. И вдруг остановилась, вытянув перед собой руку с пыльными цветами, вероятно сорванными у дороги, хотя на даче у Дубравиных был великолепный цветник. Антон взял цветы, сказал «Спасибо!» и опустил руку: васильки и ромашки беспомощно свесили свои головки. Он смотрел на девушку с восхищением, точно видел впервые. Катя показалась ему не просто привлекательной — это он знал давно, — а очень красивой: густые темные волосы обрамляли выпуклый чистый лоб и милое лицо с прямым коротковатым носом. Ее обычно бледные, немного впалые щеки разрумянились, черные глаза блестели. Антон проговорил растерянно:

— Ты пришла, Катя?

Она кивнула серьезно, словно ее присутствие требовало подтверждения. Потом спросила:

— Почему ты не сообщил, что уезжаешь?

— Я думал, ты прячешься от меня.

— Я вовсе не пряталась от тебя, — возразила она.

— После того вечера я много раз звонил тебе, — быстро заговорил Антон. — Утром звонил, и днем звонил, и вечером. И все попадал либо на Феклу, либо на твоего отца, либо на Юлию Викторовну. Я звонил и на следующий день — и тоже утром, днем и вечером, но ты не подходила к телефону. А на третий день к телефону уже никто не подходил. И на четвертый, и на пятый, и на шестой день…

— Мы уехали на дачу, — тихо отозвалась Катя.

— Я так и подумал, — сказал он и с усмешкой добавил: — Чтобы избавиться от нахала, который звонит и молчит, когда снимают трубку. Звонит и молчит. У вас догадались, что это я звоню?

Она опять кивнула и улыбнулась.

— Все догадались. Фекла жалела тебя и старалась, чтобы к телефону подошла я. Но папа брал трубку раньше.

— Он все еще зол на меня?

— Да, — она глубоко вздохнула. — Очень.

— Но я же не хотел ничего плохого… Просто у меня так получилось.

— Получилось дурно…

— И тебя я не хотел ставить перед таким выбором.

— Не хотел, а поставил: либо ты, либо отец…

— Это он заставил меня. Я хотел сделать все по-хорошему. Мы же свои…

— Папа уже не считает тебя своим. Он говорит: ты обманул его…

— Я его?

— Вернее, он обманулся в тебе. Столько, говорит, сил и времени потратил на этого Карзанова, и все напрасно.

— Вовсе не напрасно! Я докажу Георгию Матвеевичу, что ничего не пропало даром, и, когда минует надобность, я опять вернусь к истории. Мне обещали…

— Это больше всего и возмущает папу, — перебила Катя, быстро взглянув на него. — Он говорит, что любое дело, когда за него берутся всерьез, требует всей жизни, если человек действительно хочет чего-то добиться. Людей, которые занимаются сегодня одним, а завтра другим, он зовет «попрыгунчиками». «Попрыгунчики, — говорит он, — не ценят ни себя, ни дело: им все равно, как прожить жизнь, лишь бы полегче и поудобнее».

— Я удобств не ищу. Мне сказали, что дело, на которое меня посылают, трудное, даже очень трудное. Только вчера Щавелев еще раз предупредил, чтобы я работал так, как будто от меня одного зависит остановить опасность, которая надвигается на нашу страну.

Читать дальше