Даниил Краминов - Сумерки в полдень

Антон, забывший про советника, стал искать его. Он увидел Андрея Петровича на площади перед вокзалом рядом с высоким и худым стариком в черном пальто и черном котелке. Согнув узкую, сутулую спину, старик говорил что-то советнику, смотревшему в его худое, большеротое лицо. Антон остановился в нескольких шагах от них.

— Еще раз… официально… высоко оцениваем позицию вашего правительства, — донеслись до Антона отдельные слова, произнесенные ровным и бесстрастным, хрипловатым старческим голосом. — Лорд де ла Варр и министр Батлер имели встречу с мистером Литвинофф… Это обнадеживает… Я уверен, премьер-министр оценит…

— Я рад, — проговорил Андрей Петрович, не отрывая глаз от худого, морщинистого лица. — И хочу еще раз подтвердить, что Советское правительство готово оказать жертве агрессии всякую, повторяю, всякую помощь всеми доступными ему путями.

— Верю, что это вдохновит… — снова услышал Антон. — Мы рассчитываем… И Франция…

— С французским генеральным штабом установлен контакт, — сказал Андрей Петрович. — Военные вырабатывают должные меры.

— Хорошо, — одобрил старик, — очень хорошо. Это облегчает положение нашего правительства… И решение, которое мы примем…

Полицейская машина, звонко сигналя сиреной и рассылая малиновые молнии своим маленьким крутящимся на крыше прожектором, сделала полукруг перед вокзалом и покатилась вперед, увлекая за собой большие черные лимузины с премьер-министром, министрами, депутатами, послами. Старик, говоривший с Андреем Петровичем, приподнял котелок, обнажив почти лысую яйцеподобную голову, и сел в подъехавший к нему лимузин.

Когда полпредская машина подкатила к Андрею Петровичу, Антон, опередив шофера, открыл ее дверцу, молча приглашая советника садиться.

— Не торопитесь и не беритесь не за свое дело, — проворчал Андрей Петрович, влезая в машину.

Антон поспешил за ним и, виновато втиснувшись в угол, начал наблюдать за советником, лицо которого было озабоченным, но все же не таким хмурым, как час назад. Осмелев, Антон спросил, с кем Андрей Петрович только что разговаривал.

— С Галифаксом. Неужели вы ни разу не видели его портрета?

— Видел, — быстро ответил Антон. — Видел не раз. Но этот некрасивый старик с длинной, худой шеей, маленькими глазками и большим носом совсем не похож на свои портреты. На портретах он моложе и даже привлекательнее.

— Портреты политических деятелей редко похожи на них самих, — с усмешкой пояснил Андрей Петрович. — Избирателям обычно подносят конфетку в красивой обертке, хотя сама конфетка, как правило, мало съедобна. В этом, как говорят тут, суть политического искусства.

Ободренный ответом советника, Антон похвастал, что он тоже встретил в аэропорту одного знакомого англичанина, который прилетел вместе с премьер-министром, и рассказал то, что услышал от Хэмпсона. Андрей Петрович выслушал рассказ с явным интересом, а в конце его даже повернулся к Антону и заставил повторить вопросы корреспондентов и ответы Чемберлена.

— А ваш знакомый ничего не присочинил?

— Вы думаете, он обманул меня? — спросил советника Антон, вспомнив строгое предупреждение Курнацкого, что надо уметь отличать информацию от дезинформации. — А какая Хэмпсону выгода врать мне?

— Может быть, он просто добавил кое-что от себя, чтобы поярче было, — предположил советник.

— По-моему, на это он не способен.

Андрей Петрович задумался, глядя прямо перед собой, потом снова повернулся к Антону:

— И Чемберлен, прощаясь с Гитлером, действительно сказал, что между ними возникло, наконец, взаимное доверие?

— Да, Андрей Петрович. Хэмпсон дважды повторил эти слова и скривил при этом губы в такой презрительной усмешке, будто хотел показать, что осуждает как это прощание, так и слова, сказанные на прощание.

— Странно, очень странно, — проговорил советник, опять задумываясь. — Странно и непонятно.

— Что странно и непонятно, Андрей Петрович?

Советник хотел что-то сказать, но шофер помешал ему, сердито проворчав:

— Опять туман, черт бы его побрал!..

Действительно, белая пелена, спустившись неведомо откуда, обволакивала деревья, росшие вдоль дороги, поглощала дома и постройки, стоявшие поодаль, ложилась на шоссе. Лондон, видимый еще несколько минут назад с высокой насыпи, вдруг исчез, точно растворился в белой мути, постепенно густевшей и набухавшей чернотой. В течение каких-нибудь десяти-двенадцати минут все вокруг настолько потемнело, что Антон не видел уже ни придорожных деревьев, ни домов, ни идущих впереди машин. Шофер включил фары, но их свет словно упирался в рыхлую белесую стену, только ослепляя сидевших в машине, зажженные фонари, как мутные, расплывшиеся пятна, беспомощно повисли в густом тумане над дорогой.