Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Вот тут и пришлось первый раз подрабатывать турбинками, как потом вспоминала это время уже взрослая и совершенно мудрая, не хуже Аллы Константиновны, Нина, преодолевать себя, приближаясь после утомительной работы и болтанки к тихой наземной стоянке, где можно освободиться от груза опостылевших пассажиров и их багажа и остаться наконец одной. Конечно тогда, в 65-м году, она и предполагать не могла и не думала даже о том, что будет какая-то стоянка и какая она будет, что будет ее, Нину, окружать и чем она будет заниматься. Ученые считают, что за восемь лет в человеческом теле меняются все до одной клетки, кроме клеток головного мозга, кажется. Несомненно, меняется все, вплоть до личности. И от той Нины образца 65-го года, мечтавшей раскаяться, осталась впоследствии только любовь к утреннему бегу по дорожкам городского стадиона. Тогда — жгучая до страсти оттого, что Алла Константиновна запретила ей этот бег, так как существовала версия о медицинской справке и академическом отпуске, а в результате — спокойная привычка облачаться по утрам в теплый тренировочный костюм и совершать это оздоровительное мероприятие в любую погоду. Вот — внешне — и все, что осталось.

Но лишившись этой отдушины — общения с Софьюшкой, да что отдушины! — дружбы самой долгой (со времени богатого событиями первого-второго класса), прочной и искренней, Нина почувствовала себя и новее одиноко. И пошли скучные, пустые вечера, которые никакое чтение не наполнит, потому что им тоже можно, с позволения сказать, обкушаться, когда нет ничего другого. И даже несравненная Анна Андреевна не спасала. Да что там Ахматова, когда в висках, кажется, стучали строчки другой волшебницы, ведьмы даже, — Марины Цветаевой: Отпусти-ка меня конвойный прогуляться, до той сосны!

Вот-вот, только этого не хватало — повеситься! Аза неимением сосны, которая, как известно, на Колыме и Чукотке не растет, что прикажете приспособить, за что веревку цеплять? За крюк от люстры? Да он крошечный, может не выдержать. Остается только труба в уборной. Набросить веревку на трубу и висеть потом над унитазом с вывалившимся языком. Фи, как пошло!

Flo разве это уж так важно — как потом выглядеть? Не страшнее ли, если тебе всего (или уже) семнадцать, а у тебя еще (или уже) ничего нет: ни призвания (вы его на мерзкие минуты с мастером жестки променять изволили), ни дружбы (тоже обмен состоялся — ночью, у, чердачной двери), ни того, что должно было развиться, родиться, быть (Нина боялась даже про себя произносить это слово — «ребенок»), ни… Да что опять перечислять, пересчитывать! Пересчитано уже тысячу раз, замусолено даже. Что считать, если этого — что есть — для пальцев на одной руке не хватит! И получается, что действительно хоть о сосне мечтай.

Тогда она первый раз подумала, что хорошо бы выпить. И выпить много, чтобы все эти мысли перестали существовать, вылетели у нее из головы — ну сколько их можно складывать и перекладывать, долой их, прочь! Но сразу же, как только она подумала о выпивке, стало и противно. Потому что вспомнилась та давняя история с Петей, как они наспех (темп она задавала) вышили принесенную Ниной бутылку, и что было потом, алкание (а как иначе употребление бормотухи назвать?) с дурой Катькой и как та потом вызывала своего «кадра» и непременно с приятелем — для Нины, и как пили они опять что-то кислое у Софьюшки, после-чего Виктор пошел ее провожать. Такой вот ряд выстроился. Сюда и Алика Пронькина с его неиссякаемой бутылкой, заткнутой полиэтиленовой белой пробочкой, в неизменном тайнике — за кухонным столом — поставить можно, хотя Нина, конечно, к этой бутылке не притрагивалась ни разу — но тоже из той же оперы. А в противовес ей что? Шампанское, которым утешал ее странный грузин в день отлета из Москвы. Такое сладкое, что пальцы прилипали к стакану, незамысловатое утешение, как конфета ушибшемуся ребенку. Но ведь это тоже было, хотя и кажется чудным.

Ну так пить или не пить?

Размышляя так, Нина сидела вечером на кухне своей коммунальной квартиры — осточертели стены родной комнаты и размеренное посапывание Аллы Константиновны над свежим номером «Нового мира», а здесь хоть какое-то разнообразие.

Идешь на меня похожий глаза устремляя вниз я их опускала тоже прохожий остановись

Та же ведьма Цветаева, совсем еще юная ведьма, и те же кладбищенские настроения. И вдруг опущенный взор четко фиксирует за столом — давно уже не пронькинскнм, потому что они переехали давно, а потом и вовсе уехали из Магадана, — все ту же бутылку с белой полиэтиленовой затычкой. Наваждение какое-то.