Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Давайте по порядку. Вот живет, например, человек, Иванова Светлана Михайловна. У нее есть муж, дети, свекровь (в другом городе), любовник (если это обязательно), работа, приятельницы, привычки, квартира, вещи. Все, кажется? Это перечислять долго, а все это существует у Светланы Михайловны и при Светлане Михайловне уже давно, она привыкла ко всему этому, реально во всем этом пребывает. Вот это существование и есть реальность номер один.

И вот кладет усталая от этой реальности Светлана Михайловна голову на подушку, чмокает губами, засыпая, и начинается для нее реальность номер два — сон.

(Нет, есть я не буду, и так подташнивает. Не нужно было столько шампанского пить. Славный все-таки этот Гиви. Но, может, он только здесь такой? А там, в Тбилиси, нацепит на тебя паранджу и будешь двадцать пятой наложницей в гареме. Знаю, что у них эти штуки не носят, но ведь и эмансипации тоже нет — см. «Кавказскую пленницу»).

Так вот сон. Любой — и такой идейно-повествовательный, как у Веры Павловны, и самый мимолетный и зыбкий — это ведь тоже реальность для видящего его и существующего в нем человека. Недаром спящие и бредят, и дергаются — они живут в своих снах, воспринимая все, что с ними в данный момент происходит, как совершенно реальное. И пусть при этом иногда сохраняется некоторое чувство контроля — все равно кричат и обливаются холодным потом. Значит, верят.

И вот тут возникает, может быть, самый интересный вопрос: зачем природе понадобилось мучить или радовать человека во сне? Или это просто физиологическая случайность? И почему у человека возникает и сохраняется вера в сны, в то, что они что-то значат в его жизни? Почему он верит в приметы того, что произошло совершенно случайно и вовсе не обязательно для него?

Но оставим пока это и продолжим перечисление.

Следующая реальность — искусство. Может быть, менее скоротечная, не такая иллюзорная, как сон. И человек в ней так же существует, слушает ли он музыку, читает ли книгу, смотрит ли кино, он существует в мире, построенном для него художником, в другом, новом для себя мире, и если построено это талантливо, он верит в этот мир (собственно, только тогда он и может в нем существовать). Впрочем, может быть и так, что построено все прекрасно, а вот жить именно в этом доме именно этот человек не хочет. И существовать это может на разных уровнях. Скажем, Толстой не признавал Шекспира. Какой-нибудь Петя Сидоров затыкает уши, когда слышит Прокофьева. Может быть и третий вариант: человек, достаточно подготовленный к восприятию искусства, какого-то художника не воспринимает. Асадов, например, ему кажется примитивным, а Паустовский — сентиментальным. То есть осуществляется какой-то выбор реальностей. А есть тут обстоятельство и вовсе удивительное. Скажем, Чехов — писатель замечательный, читать его, жить в построенных им мирах — удовольствие великое. Но попробуйте прочитать подряд два-три тома собрания сочинений — и вы увидите, как удовольствие ваше начнет постепенно меркнуть, как вам все труднее и труднее станет его читать. Зато с какой радостью вы возьметесь за него после даже самого небольшого перерыва. Значит, и эта — избранная вами реальность — может утомлять, она может приедаться.

Как любовь. Ведь любовь — реальность номер четыре — это тоже временное состояние, потому что необычное. И это состояние также проходит, уступая место реальности номер один — самой жизни, чтобы потом возникнуть еще раз или, может быть, больше вообще не возникнуть.

Есть, наверное, и пятая реальность — болезнь, в том числе и болезнь психическая, когда человек опять-таки видит мир необычным — из-за своего состояния. А может быть, есть и шестая реальность — это состояние пьяного человека, особое, как и во всех других случаях, Состояние его души.

Вот теперь уже все, кажется. Всего шесть реальностей получилось. Из них только одна — собственно жизнь, а пять остальных — лишь временные состояния тела и души. Значит, и любовь проходит.

Но вот ведь что из этого получается — душа существует! Потому что без нее, без допущения ее существования, ни одна из этих временных реальностей не имеет смысла и не могла бы существовать. Не было бы никакой потребности в этой новой реальности — жил бы человек потихоньку, пил бы кефир, ел булочки, ходил на работу. Не было бы искусства (что оно, как не потребность души), не было бы любви и пьянства. И можно представить, что душе тесно в одних и тех же обстоятельствах, хиреет она в обыденности — душа обязана трудиться и день и ночь не отходя ни шагу прочь… какое низкое коварство! — и вот тогда все это возникает.