Александр Бирюков - Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

— Ну так что же у вас там случилось? — спросил вежливый на сей раз Лев Моисеевич — на «вы» все-таки, пододвигая ей вазочку с сухариками: стол для чая накрыла еще одна тихая родственница, их тут видимо-невидимо, выползают по мере надобности.

— Ах да, книжка! — Нина вернулась в переднюю, достала из сумки Ремизова, протянула эту блестящую, как плитка шоколада в фольге, книжку Льву Моисеевичу.

Тот открыл, пробежал глазами название, положил книжку на стол.

— Ну и что?

— Ваша книжка. Я ее у Тани взяла.

— А с вещами-то почему? — спросил Лев Моисеевич. — Зачем ты вещи с собой взяла? Вы там поругались, что ли?

— Нет, но мне нужно срочно уехать, — не объяснять же ему, что на нее такая тень упала, это ведь стыдно.

— Это связано с появлением того юноши в соломенной шляпе?

Конечно, он знает о Викторе, приезжал ведь после того в Кратово, и если пифии промолчали, то Берта Лазаревна наверняка ему эту историю во всех подробностях описала — он ведь с ней подолгу о чем-то разговаривает. Может, и ту пятерку-подаяние нужно ему вернуть. Но неудобно его в подробности этой истории посвящать. И что это за манера у Виктора такая все время с пятерками связываться? Один и тот же фокус всю жизнь показывает.

— Вы, конечно, свободный человек, — сказал Лев Моисеевич, разглядывая ее спокойно и обстоятельно, словно оценивая, есть у нее что-нибудь в голове или она полная дура и не стоит с ней больше и разговаривать, — и вольны распоряжаться собой и своим местожительством, — (ух как торжественно!). — Но, понимаете ли, мы к вам привыкли. Не скрою, что я рассчитывал на вашу помощь, если возникнет вдруг какая-нибудь непредвиденная ситуация, — (ну насчет непредвиденности — это вы, уважаемый Канталуп, заметно лукавите: что-то вы предвидели и предвидите, иначе и звонить бы не просили и сейчас бы не уговаривали). К тому же мне казалось, что вы к Татьяне искренне привязаны, не так ли? — (так, наверное, но ведь теперь, когда там думают, что она воровка, что от этой привязанности осталось). — Это два. А третье, — (ах как он хорошо все по полочкам раскладывает, просто залюбуешься, тут и поучиться не грех), — состоит в том, что вы еще очень молоды и я просто обязан предостеречь вас от опрометчивого поступка, — (ну вот, еще один кандидат в фатеры — Бубенцов, он, а может, и блистательный Лампион еще захочет ее удочерить, а она, дурочка, какого-то неизвестного и, может быть, малопривлекательного дядю порывается найти). — Вы меня понимаете? — (чего уж тут не понять — явный намек на Виктора в соломенной шляпе). — Поэтому вам сейчас надо успокоиться, выкинуть из головы все глупости, — (ну все, положим, это слишком много, долго придется выкидывать, да и не стоит чистую комнату захламлять), — и лечь баиньки, так ведь? — (как бы не так! Впрочем, а почему бы ей и не переночевать здесь? Это ведь лучше, чем на вокзале? И ничем ей это не грозит, наверное. Да конечно не грозит. Такое про Канталупа и подумать смешно — он спокойный и добропорядочный. И она кусок от Татьяниной кровати не откусит — это тоже факт. Но некоторую выгоду от этих обстоятельств она, Нина, может извлечь, не материальную, конечно, но ведь знание — тоже сила.) — Ну вот и хорошо, что вы согласились. А завтра на свежую голову все спокойно решим. Сейчас я вам кое-что принесу.

Он вернулся через несколько минут с той стороны квартиры, где помещался кабинет, поставил две рюмки на стол: одну полную, с желтой, красиво искрящейся жидкостью — коньяк, наверное, перед собой, другую, точно такую же, но лишь наполовину наполненную какой-то белесой бурдой, подвинул Нине.

— Что это? — спросила Нина.

— Капли с анисом, чтобы лучше уснуть.

Ладно, пускай с анисом, выпьет она и это (вынесет все и широкую ясную грудью дорогу проложит себе). Так вот, о выгоде.

— Хорошо, Лев Моисеевич, я согласна остаться, и подумать (только утром фигушки ты меня удержишь). Но на основах взаимности, что ли (это очень удачно получилось, давай дальше в том же духе). Согласитесь, что мне трудно жить в семье, где столько непонятного.

— Да, — говорит после паузы Лев Моисеевич, — (ура мы ломим, гнутся шведы), — наверное, вы правы и тут. Это следовало сказать вам раньше. Но понимаете… вы капли выпейте, пожалуйста, — (пожалуйста, выпила!) — В каждой, наверное, семье есть свой, — (ага, есть все-таки, так где вы его прячете?), — как это говорят французы, несносный ребенок. Вот такой и у нас — Борис. Понятно?

Нина кивнула. Лев Моисеевич поднял рюмку, посмотрел, как дробятся лучи в хрустальных гранях, но пить не стал, поставил ее.