Иван Шамякин - Зенит

В вагоне думал о Лике. Знал, встреча с ней нереальна, никто ее не нашел, никому она не отозвалась. Однако встретиться хотелось. И вместе с тем боялся: разрушат безжалостные годы ее образ. Случалось такое уже. Только Глашу ничто не изменило. Глаша та же, какой была в машине, когда за нами охотился «мессер». Или, может, мне казалось так, потому что с ней-то мы виделись сто раз. С Глашей я говорил из гостиницы по телефону.

«Я вам сюрпризик поднесу, старым отопкам, — сказала она. — Раскрывайте рты заранее. Тренируйтесь, а то скулы вывихнете».

Глаша безжалостна к старости, к своей собственной тоже. Какими эпитетами награждает она нас с Виктором — можно или обидеться, или похохотать вволю. К нашей чести, мы всегда выбираем последнее.

С возвышения проезда я высматривал наших среди толпы у ворот.

Неужели никого еще нет? Нет, как всегда, первым начеку неутомимый Геннадий Свиридович Тужников. Седенький дедок. Ссохшийся. Полковничий мундир висит на нем как на жерди. С палочкой. Но по-прежнему энергичный. Кружит вокруг. Со многими здоровается, целуется. Не с нашими. Видимо, со знакомыми по академии.

Стало страшновато, что оптимистический прогноз Масловского не оправдался: мало наших будет.

Подошел к Тужникову. Тот обрадовался. Но прежде чем расцеловаться, сделал выговор:

— Почему без орденов?

У него грудь — в орденах, в медалях.

— Я же — из Минска, — оправдывался я почти так же, как и тогда, на войне; наивно оправдывался — будто он не знал, откуда я приехал. — Боялся, еще потеряю. Мирные — на шпильках.

— В коробочку положил бы, в коробочку, а тут повесил бы. Не научишь никак.

Это развеселило: верен себе мой бывший замполит!

Невдалеке на тротуаре в стороне Манежа стоял полный мужчина с шапкой кудрявых седых волос и с такой же седой пышной бородой. К нему жалась, как ребенок, будто боялась быть обиженной, миниатюрная женщина. Сначала я не обратил особого внимания на них. Кого тут нет! Русские, грузины, узбеки… Иностранцев немало. Но потом тюкнуло: странно бородач одет. Спутница его в современном супермодном платье. А он — в хорошем костюме, но в сапогах и в оранжевой рубашке-косоворотке, какие мало кто в наше время носит. Цыганский наряд! Да и вспомнил: кто-то давно рассказывал, что Данилов женился поздно, лет в сорок пять, на красавице танцовщице.

Оторвался от Тужникова и бросился к бородачу с криком, на который многие повернулись заинтересованно:

— Сашка! Данилов!

Обнялись. Тискали друг друга. Смеялись и радостно, и грустно.

Подошел Тужников. Удивился:

— Неужели Данилов? Ну и борода! Цыганский король! А я думаю: почему бородач так смотрит на меня?

— А я Вире говорю: постоим тихо. Кто узнает? Знакомьтесь, моя жена Виринея.

Женщина сделала старомодный реверанс.

— Почему молчал? — по-командирски допытывался Тужников. — Неужели в Москве ни разу не был?

— Ежегодно бываю на ВДНХ. И так. По делам.

— Не по-товарищески ты поступал. Индивидуалист! Мы сегодня бороду тебе выскубем. Где ты прятался?

— Коней пас.

Показалось, сообщил он это с обидой, и я постарался отвести разговор в сторону.

Пришла Глаша Масловская. Вела она себя как хорошая хозяйка в собственной квартире: всех гостей знала и, занятая своими делами, для всех находила время. Данилова узнала сразу. Поцеловалась с его женой. Ему сказала:

— Данилов, поцелуй меня. Никто не целовал с бородой. Нужно же испытать под старость и такую сладость. Вкусно? — спросила у Виры. — По твоему цыгану на батарее все девчата сохли. Но боялись. Гонял он нас как Свиридовых коз, — Ошиблась, конечно, нарочно — для Тужникова.

У Виры сразу исчезла манерность, она весело засмеялась и не отступала от Глаши, очень ей понравилась эта простая москвичка.

— Ты каким табором командуешь, Данилов? — спросила Глаша.

— Лошадиным.

— Логичный переход: от баб к лошадям. И тех и тех нужно объезжать. А серьезно?

— Директор конезавода. Лучших скакунов выращиваю. На Международных выставках-ярмарках все призы наши. Месяц назад продал в Шотландию Комету за десять тысяч фунтов…

— Жминда ты, Данилов! А зенитчиц своих до сих пор не пригласил на лошадках покататься. А я так люблю лошадей. И внуки мои.

Тужников словно бы попросил у Виры прощения — за Глашу:

— Глафира Николаевна за словом в карман не лазит.

— Геннадий Свиридович! Лазила бы я в карман — разве то было бы! Куда б вы делись от меня?

Глашу обступила группа людей, стоявших сбоку, — друзья Виктора танкисты. С ними она шутила так же вольно, по-свойски, многих знала не один десяток лет. Знакомила нас, поскольку дальше Масловский выработал совместную программу.