Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.4. Буря

Петер снял шинель и обдернул новый, недавно сшитый китель. Широко открытыми глазами Лиепини осматривали его с ног до головы, как что-то невиданное. За три года войны Петер приобрел военную выправку и теперь казался еще выше. Но изменился он мало, только выражение лица стало строже, взгляд острее и серьезнее.

— Что Элла, спит еще? — спросил он.

Старый Лиепинь сделал движение, чтобы шмыгнуть в кухню, но жена властно остановила его.

— Куда?.. Садись, отдохни, Петер, поди ноги устали. Столько дорог исходил, а теперь вон что получается. Человек домой вернулся — жить бы да жить, а что от этой жизни осталось?.. И кто бы подумал? Никто ведь худа не желал… Наверно, судьба такая…

За стеной заплакал ребенок. Лиепиниене воспользовалась этим и перевела свою туманную речь на другое:

— Расма проснулась. Ты поговори, отец, с Петером, а я одену ребенка. Ведь дочка твоя, Петер. Такая хорошенькая да шустрая девочка выросла…

Она вышла в соседнюю комнату и занялась девочкой. Одела ее в праздничное платьице, причесала светлые волосики и шепотом учила, как надо себя вести:

— Папа приехал. Он тебя еще ни разу не видел, и ты его не видела. Ты не бойся, он хороший папа. Подойди к нему, хлопни ручкой и скажи: «Доброе утро, папа. Я тебя ждала. Возьми меня на колени».

Мужчины сидели за столом и разговаривали о чем придется.

— Осень выдалась хорошая, — рассудительно сказал Лиепинь. — Иначе вряд ли успел бы хлеб убрать.

— Вот как?

— Раньше у меня работали двое пленных, а потом они удрали в лес, — продолжал Лиепинь. — Должно быть, к этим, к партизанам. Теперь опять самим приходится управляться со всеми работами. Мне, как-никак, скоро стукнет шестьдесят. Мечемся со старухой, как голый в крапиве.

— Разве Элла не помогает вам?

— Помогала, пока могла. Да, так я насчет волостного исполкома хотел сказать. Правда, будто председателем хотят поставить Закиса? Разве такому справиться? Никогда он на большой работе не работал. У самого двор спалили, — лучше бы он дом себе строил, чем чужими делами заниматься.

— Скажите мне ясно, что с Эллой? — прервал его болтовню Петер. — Больна она или еще что случилось? Зачем вы скрываете?

— Эллы здесь больше нет… — пробормотал Лиепинь.

— Где же она?

В этот момент вошла Лиепиниене с маленькой Расмой. Девчурка серьезно и недоверчиво смотрела на чужого.

— Ну, иди, деточка, дай папе ручку, — понукала ее Лиепиниене, — поздоровайся.

Девочка несколько мгновений стояла в нерешительности, затем подошла к Петеру и положила маленькую ручку на его большую ладонь.

— Здравствуй, папа. Я хочу к тебе.

Взволнованный Петер взял на руки дочурку и долго-долго, ничего не говоря, прижимал к груди. Сердце его внезапно наполнилось горячей нежностью. Он осторожно гладил волосы Расмы, перебирал ее пальчики и, сам не сознавая этого, шептал какие-то ласковые бессвязные слова.

Склонив голову на плечо, умиленная Лиепиниене наблюдала за ним.

— Такая славная и послушная девочка, Петер… Вот и нам с отцом утешение на старости лет. Помог бы только господь вырастить. Ну, поговорите, поговорите, а я пока приготовлю завтрак…

Но выйти ей не пришлось: то, чего они с мужем так ловко избегали до сих пор, высказала маленькая Расма.

— Почему ты не приходил, папа? А мамочка говорила, что папа не придет. Сказала, папа умер. Мамочка ушла с немецким дядей… Ту-ту… машина убежала по дороге.

Петер Спаре еще крепче прижал к себе дочь. Через плечо Расмы его взгляд уперся в стариков Лиепиней.

— Что это значит? Почему же вы не сказали правду?

— Так оно и есть, Петер, — вздохнула Лиепиниене. — Не позволили Эллочке остаться, подъехали на машине и приказали собираться. Ослушаться нельзя — знаешь ведь, как немцы поступают. Насильно угнали, и одному богу известно, где она скитается.

— И зачем говорить глупости? — встрепенулся вдруг старый Лиепинь. — Зачем болтать, чего нет? Все равно Петер узнает.

— Да я разве что плохое… — пролепетала Лиепиниене.

Петер ничего не сказал, рука его машинально гладила головку Расмы.

— Твоя жена тебя обманула… Бросила, — выговорил, наконец, Лиепинь. — Плохая жена была. Жила с немцами и убежала с немцем, — боялась, что ты приедешь. Вот какова она, Петер.

— Да ведь все думали про Петера, что убит, — начала объяснять Лиепиниене. — Иначе разве бы получилось так…

И горечь и облегчение почувствовал Петер. В нем заговорила оскорбленная гордость, и в то же время он понял, что свободен. То, что уже давно стало ему чужим, сейчас само засвидетельствовало это.