Вилис Лацис: Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы

Юрис не знал, когда вернется к мирному труду, но все его помыслы и заботы были связаны с районом, которым он руководил до войны. Зорким хозяйским глазом он замечал все, что там было хорошего и плохого, спешил вмешаться в жизнь района, влиять на нее. Как понятно было Айе его нетерпение! Этим беспокойством, этой творческой тревогой были полны все, кто вернулся домой.

Воскресенье они провели дома, а в понедельник Юрис ушел со своим полком, и Айя обещала при первой возможности навестить его на фронте — теперь ведь их разделяли не такие большие расстояния, как прежде.

В ближайшее воскресенье после ухода на фронт латышского корпуса Айя должна была выступить на одном собрании с докладом. Следующее воскресенье она была занята с утра до вечера на семинаре комсоргов и только через три недели улучила время навестить мужа. В маленьком газике Айя рано утром выехала из Риги и на рассвете миновала Елгаву. Разрушенный город напомнил ей Великие Луки. Так же, как и там, в этих развалинах ютились люди. Регулировщики стояли на перекрестках и размахивали флажками. На фронт и с фронта шли колонны грузовиков; плакаты с призывами, обращенными к воинам, виднелись по краям дороги.

Еще час езды по Добельскому шоссе, и Айя добралась до расположения части Юриса. Они встретились на краю поросшего чахлым кустарничком луга. Пасмурное небо, под ногами слякоть и лужи. Почти каждую минуту слышалось буханье орудий, взрывы мин или автоматная очередь. Небольшая землянка в кустах, из которой с утра до вечера, через каждые час-два, приходилось вычерпывать по нескольку ведер воды — иначе можно было утонуть. Топчан из необтесанных жердей был покрыт тонким слоем соломы, на маленькой полочке коптило самодельного устройства осветительное приспособление — фитиль, вставленный в сплющенную гильзу зенитного снаряда.

Айя и Юрис рассказывали друг другу обо всем, что случилось с ними со дня расставания, а иногда умолкали — глядели друг на друга и улыбались, точно виноватые в своем счастье.

Юрис успел уже раза три побывать в тылу врага. Один из его лучших разведчиков наскочил на немецкую мину и потерял ногу. Но «языка» они все же достали.

— Скоро, наверно, пойдем в наступление… В отпуск никого не увольняют, только в особых случаях, с разрешения штаба армии. Новый год придется тебе, Айюк, встретить без меня, я, по всей вероятности, не смогу…

В обед поели из одного котелка, потом вышли погулять. А когда стало темнеть, Юрис проводил Айю до шоссе.

— Сегодня у меня настоящий праздник… — сказал он прощаясь.

— Если кто поедет в Ригу, ты, конечно, черкнешь мне несколько строчек, — сказала Айя. И они долго-долго не разнимали соединенных в пожатии рук.

Всю дорогу до дома Айе было грустно. «Друг мой милый, когда уж мы будем вместе?» — думала она.

Мокрый снег летел навстречу машине, залеплял стекло и, как рой белых мошек, плясал в светлых лучах фар, когда шофер на мгновенье включал их.

Когда театр возобновил представления, для Мары не сразу нашлось дело, потому что брать роль в какой-нибудь старой постановке ей не хотелось. Зато она получила главную роль в новой, советской пьесе, которую недавно начали репетировать. Последние дни проходили у нее в напряженной работе.

Однажды, в конце декабря, была как раз суббота, — Мара сидела на очередном совещании, которое созвал директор театра Калей. Яундалдер докладывал о двух новых пьесах — одной переводной, другой оригинальной. По ходу обсуждения было видно, что совещание затянется до начала спектакля. Мара все время сидела как на иголках и больше следила за часами, чем за выступлениями. Никто, даже всегда такой проницательный Калей, не мог понять причину ее нетерпения. В три часа она уже начала нервничать, и как раз в это время Калей дал слово новому помощнику режиссера, Кукуру, который обладал способностью говорить пространно и подробно, с неиссякаемым терпением прирожденного аналитика. В Москве он многое видел, многому научился и говорил очень интересно и красочно. В другой раз Мара и сама бы с удовольствием приняла участие в обсуждении, но сегодня даже самые оригинальные высказывания пролетали мимо ее ушей.

Когда Кукур, проговорив с полчаса об отдельных образах и развитии сюжета, перешел, наконец, к идейному содержанию пьесы, Мара так грустно вздохнула, что Калей услышал и оглянулся на нее с удивленным видом.

— Что такое? — шепотом спросил он ее, перегнувшись через спинку стула. — Ты устала?