Георгий Семенов: Ум лисицы

Молоденькая миловидная женщина, Катя Плавская, впервые приехавшая в этот городок, явно тут не понравилась, хотя хозяйка квартиры, где она по совету друзей сняла комнату, такая же юная, как и Катя, женщина по имени Аудроне, что в переводе на русский означает «буря», встретила ее очень хорошо.

Была дождливая суббота. Сентябрь. Успокоенная осенним дождем светлая вода чуть колыбилась. Серое небо было темнее молочно-белой воды. Даже чайки казались грязными на ее поверхности.

Белая «Комета», волоча за собой снежно-пенный шлейф, такая же грязная, как чайки под дождем, замедлила бег, погрузнела, осев в воде, и уверенно вошла в узкое горло гавани. В огненном ее чреве могуче рокотали отработанные газы. В воздухе резко пахло дымом. На борту толпились пассажиры, ожидая конца швартовых хлопот.

Похожая на девочку женщина в землянично-красном пальто и белых брюках спустилась по трапу, с отчаянным усилием таща высокий плоский чемодан из гладкой кожи. Желтый бок чемодана терся об ее ногу. Свободная рука была откинута, как противовес, землянично-красные, напомаженные губы искажены, водянистые глаза в капризном недоумении смотрели на женщину под зонтом, который та, приблизившись, подняла над ее головой.

— Лаба дена, как доехали? Все хорошо? — спросила. — Здравствуйте, я вас сразу узнала. Вас зовут Катя. Очень приятно. А я Аудроне. Можно просто Дроня. А то — мой муж. Подойди сюда, Ромас! Возьми чемодан. Что ты такой неповоротливый? — ласково сказала она ему. — Не стесняйся.

Большой и тяжелый, с выступающей вперед челюстью, похожий на добрую, хотя и странную заморскую рыбу, Ромас ссутулился в поклоне и, прожевав челюстью неопределенный звук, взял чемодан, который сразу как будто уменьшился в размерах, понес его к машине, ярко-желтой «шестерке» с помятым, облупившимся и проржавевшим на изломах крылом.

За рулем «Лады» Ромасу было тесно, он потягивался, почесывал ляжку, а переводя рычаг переключения передач, кряхтел и хакал, как мясник, разделывающий тушу.

До дома доехали быстро. Машину он провел по узенькой дорожке до крыльца и остановил под мокрой яблоней, каждая ветвь которой была отягчена бледно-розовыми, туманными яблочками. На холодных яблочках бугрились большие затуманенные капли. Дождь шепелявил в листьях, в георгинах. Всюду раздавалось чмоканье и треск падающих с ветвей тяжелых капель, которые были крупнее дождевых.

— Дождь, — со вздохом сказала Катя, оглядывая сад и дом под кирпично-красной черепицей. — У нас говорят, дождь в дорогу — к удаче. Посмотрим. Ох, как я устала…

Она стояла под навесом крыльца, с черепицы которого стекали вниз бисерные нити дождевой воды, буравя землю и разбрасывая мелкие грязные брызги. Каждая травинка, цветок, листик вздрагивали и шевелились под дождем. Дождь был повсюду. Он начался в Москве и сопровождал ее в дороге. Когда ночной поезд останавливался у перрона какого-нибудь вокзала, слышно было покалывание капель, видны были на освещенном снаружи окне косые иглистые царапины. Она со вздохом отворачивалась к стене и, засыпая, надеялась на чудо. Но «Комета» тоже летела под дождем. Дождь был такой густой, что казалось, будто он залил всю землю и быстроходная ладья плывет на своих крыльях над затопленной планетой — по воде и под водой, в безбрежном водном пространстве.

«Куда? Зачем? — спрашивала себя Катя. — Как же я буду здесь жить? Под этой водой… Зачем? К тому же еще и за деньги…»

Нерешительность, в какой она замерла на крыльце дома, пахнущего изнутри жареным луком, так угнетала ее, что она готова была расплакаться и в слезах просить хозяев, чтоб они, пока не поздно, отвезли ее обратно на пристань.

— Отдыхайте, — говорила ей Аудроне, приглашая в дом. У нее было большое, значительное лицо, улыбка на этом лице при всей своей открытости казалась вымученной, словно бы не могла объять все лицо, а захватывала только отдельные его участки. И если губы улыбались, глаза пребывали в усталости. — Надо обязательно отдохнуть после дороги, — с вежливой настойчивостью уговаривала она гостью, застывшую на крыльце. — Немножко отдохнете, переоденетесь, умоетесь, а потом — обедать к нам. У нас сегодня цеппелины…

— Что?

— Потом, потом… — пропела Аудроне, мягко махнув в воздухе рукой.

— Хорошо… А солнышко у вас бывает? — нахмурив брови, спросила Катя.

— Бывает, — откликнулась Аудроне. — Солнышко бывает. Заходите в дом, холодно.

Катя разглядывала темные пятна дождевых капель, которые на земляничном пальто казались черными, и ей хотелось плакать. Все, о чем ей рассказывали, когда она собиралась сюда, все те восторги и завистливые вздохи, с которыми провожали ее друзья, пробудив в ней сказочно прекрасные, как сны, видения, — все эти иллюзии вильнули ей хвостиком и хрюкнули, превратившись в мокрое, туманно-дождевое, холодное нечто, способное свести с ума.