Виктор Попов - Закон-тайга

Он уже обдумывал начало разговора, когда Оводов облокотился о его колено и пробасил:

— Мария Павловна, голубушка, вы тот чертежик, что я вам передал, посмотрели?

Мария Павловна утвердительно кивнула и, капризно передернув плечами, обратилась к Виталию Леонтьевичу:

— Оводов — невыносимая личность. Третий раз за день опрашивает об одном и том же.

— Третий? Ей-богу забыл. Ну, ничего. Только имейте в виду — в понедельник еще спрошу. А пока давайте-ка, Виталий Леонтьевич, за женщин выпьем, а то ведь их больше ругают. — Оводов, добродушно хохотнул.

— Это — мысль. Мария Павловна — за вас. — Виталий Леонтьевич выпил вино с показным удовольствием.

— Благодарю. Тем более тронута, что вы многим рискуете.

— То есть?

— После смерти Петра ни один женатый мужчина не отважился пить за мое здоровье.

— Надо же кому-нибудь начинать. Впрочем, я не верю в свой приоритет.

— Напрасно. Я не люблю тех, кто мне не верит.

— И много таких нелюбимых?

— Не очень. Я не стараюсь множить врагов.

— Не каждый нелюбимый — враг.

— Потенциально — каждый.

— Значит я — исключение.

— Если только для оригинальности.

— Что вы, я всегда искренен.

— Все искренни… до судного дня.

До конца ужина они пикировались, и Виталий Леонтьевич чувствовал себя необычайно хорошо. Ему казалось, что он никогда не встречал такой приятной женщины, с которой очень легко не говоря ни о чем, говорить о многом.

Что Мария Павловна была на вечере не одна, Виталий Леонтьевич узнал лишь после ужина. Когда в соседней комнате заиграла радиола, сидевший слева от Марии Павловны немолодой мужчина с немного отечным лицом бесшумно отставил стул и с ленивой снисходительностью поклонился. Мария Павловна положила руку ему на плечо, и они закружились в вальсе.

Наблюдая за танцующими, Виталий Леонтьевич силился вспомнить, где видел партнера Марии Павловны. Раньше они не встречались — в этом был уверен. И тем не менее лицо его видел. Или это, или очень похожее выразительное лицо, с резко очерченным прямым носом и полными мясистыми губами. Наконец вспомнил: телевизор. Диктор объявила о выступлении поэта Одинцова. На экране появился немолодой человек с мясистыми ушами.

Лишившись общества Марии Павловны, Виталий Леонтьевич почувствовал себя в положении ребенка, у которого отобрали полюбившуюся игрушку. Ему было досадно и обидно, что кто-то, оказывается, уже имеет на нее право. Несколько раз Виталий Леонтьевич старался встретиться с Марией Павловной взглядами, и когда это не удалось, напустил на себя равнодушный вид и вышел на балкон.

Ночной город потерял формы и стал множеством светящихся точек, линий и разливов, мерцающих, потухающих и зажигающихся вновь. Лишь ближние дома, казавшиеся ниже на фоне тяжелого черного неба, сохранили очертания. Пронизанный двумя вереницами огней, проспект за железнодорожным переездом, где раскинулась индустриальная часть города, впивался белым жалом в огромную россыпь света. Оттуда доносились приглушенный шум и гудки паровозов. Пробегавшие под ногами Виталия Леонтьевича автомобили мягко шуршали по асфальту, подмигивали фонариками при обгонах. Все эти звуки — шелестящие, призывные, предупреждающие — сплетались в особый, ни с чем не сравнимый голос города.

Виталий Леонтьевич любил город так, как его любит прирожденный горожанин. Любил за удобные дома, заводы и за те умные машины, которые эти заводы выпускают. И еще любил он его за людей, которые строили дома, заводы, машины, за людей, которые все могут и все умеют, за то, что, связывая себя с этими людьми, он чувствовал в себе частицу их неистовой энергии. Как всегда, голос города подействовал на Виталия Леонтьевича. Он вдруг подумал, что с отъезда жены почти не брался за диссертацию. Сколько драгоценного времени ушло зря!

Как у всех умных, но неорганизованных людей, самоанализ Виталия Леонтьевича заканчивался самобичеванием. В нем как бы начинали рассуждать два человека. Один доказывал, что он ни на что не способен и напрасно старается. Другой не соглашался и настойчиво убеждал: для того, чтобы что-то сделать, нужно делать. Если верх брал первый, Виталий Леонтьевич впадал в меланхолию. Он бестолково бродил по комнатам, надоедал жене мелкими придирками и, в конце концов, злой и неудовлетворенный ложился спать. Если же — это во многом зависело от настроения и постороннего воздействия — побеждал второй, у Виталия Леонтьевича появлялась жажда деятельности. Тогда он закрывался в кабинете и на некоторое время с головой уходил в работу.