Виктор Попов - Закон-тайга

— Вам плохо, да? Голова, да? Спокойней, спокойней, вы присядьте!..

Вот уж никогда не полагал, что голос шефа может быть таким заботливо-испуганным, а взгляд — умоляющим. Хотя после случая на шивере я кое в чем и пересмотрел свое отношение к В. П., тем не менее в такой сверхчеловеческой крайности его не представлял. К тому же, на шивере была Элька, какая никакая, а особа иной породы, и заботу о ней шефа можно объяснить двоякими мотивами… Здесь же… Впрочем, обстоятельства и тогда и теперь были из ряда вон, а человек, как известно, именно в таких обстоятельствах и являет свое подлинное нутро. В общем, как бы там ни было, искреннее волнение В. П. меня растрогало, и я спешно его успокоил:

— Совсем не то, что вы думаете, шеф. В моих кедах филиал камнедробилки. Это меня не устраивает. Поэтому — наведу порядок.

— Ну, слава богу. Я думал — голова… Лично у меня голова кружится как раз на спуске. На подъеме смотришь вверх, и это отвлекает, а вот спуск — совсем другое дело.

— Так чего ж вас, извините, занесло?

Я хотел сказать «понесло», но в последний момент смягчил выражение. Шеф пожал плечами:

— Производственная необходимость.

— Бодал бы я такую необходимость.

— И зря. Для меня в этом отношении образец — Менделеев.

— Это когда он с воздушного шара солнечное затмение наблюдал и при этом чуть не гробанулся?

— Гробануться может сорвиголова, лихач. Ученые — погибают.

Честно говоря, для меня важен в таком случае итог. А как он будет называться: «дал дуба» или «преставился» — не суть главное. Однако, чтобы не расстраивать шефа лишний раз, я промолчал. Он, бедолага, и так много пережил за последние несколько дней.

Я молча сел, молча переобулся, и так же молча мы благополучно добрались до подножья Журавлиной. Ко времени нашего прихода Матвей уже успел выстирать и выжать носки. Теперь они в неподвижном солнечном воздухе неподвижно висели на ветке жимолости. Матвей лежал на спине, заложив руки под голову, и смотрел на коршуна. Когда мы уселись, лениво повел бровями:

— Могучая птица!

— Да что ты, Матвей? Что ты говоришь? Разве так можно? — ужаснулась Элька.

— Можно, — жестко оказал Матвей. — Помогают человеку в беде. А когда беда прошла, мой дом — моя крепость.

Элька отвернулась и заплакала.

Теперь Элька плывет на другом плоту. С Матвеем плыву я, потому что, когда Элька попросила меня поменяться, я сказал, что мне все равно.

Плыть нам осталось недолго, я уже слышу, как лают собаки. За этим поворотом откроется Кайтанар. Если не за этим, то за следующим наверняка.

Не работалось.

Виталий Леонтьевич аккуратно положил логарифмическую линейку, приподнялся, бесшумно отодвинул стул. Легонько потоптался, разминая не успевшие еще затечь ноги, бесцельно прошелся по кабинету. Его одолевала жажда деятельности, и он готов был заняться любимым делом — пилить дрова, строгать доски, подбивать ботинки, наконец. Все, что угодно, кроме расчетов. К ним душа не лежала никак.

Остановившись возле окна, Виталий Леонтьевич равнодушно стал созерцать уличную жизнь. Как всегда бывает при беспредметном наблюдении, вначале ему бросились в глаза детали наиболее крупные и яркие: строящийся кирпичный дом, который непонятно быстро дорос до четвертого этажа, башенный кран с вытянутой над зданием стрелой, неподвижные в безветрии тополя. Потом увидел он разноцветные коробочки автомобилей, которые с высоты седьмого этажа казались заведенными игрушками. Заведенными игрушками казались и ребятишки, гонявшие палками не разберешь что: то ли мячик, то ли консервную банку. Виталий Леонтьевич с шутливой грустью подумал о школьных каникулах — три беззаботных месяца. Целых три. Только представить… На что у него детство прошло трудным — больная мать, неуряды с отцом, постоянная забота о том, как бы перебиться на следующий день с едой, но и для него каникулы были отрадой. Даже для него, пожалуй, больше, чем для других. Потому что от всех иных хлопот на это время отпадали школьные. Школьные отпадали, но и без них обязанностей оставалось достаточно. Черт возьми, когда же все-таки человек бывает по-настоящему свободен? С младенческого возраста его обременяют ответственностью и с течением лет она все нарастает и нарастает. Что бы человек ни делал, кажется, все делает не так. Придет он, маленький, в гости, сядет за стол, мать толкает под бок: не так! Вилку взял не так, ложку — не так, играть стал — не так, взрослым мешаешь. Вот, точно. Играли ребятишки, играли, никого не трогали, так ведь нет. Смотрите, пожалуйста, подошел к ним милиционер, выговаривает что-то. Ну, ясное дело, на улице играть опасно. На улице опасно, во дворе негде: Ребятишки — не взрослые. Это тем хватает десятка квадратных метров. Сядут за стол и козлят. А ребятишкам бегать надо.