Виктор Попов - Закон-тайга

Я почти наверняка знал, что эта их дорога к нашему стану не лежит. Однако чем черт не шутит.

Нет, все обстояло как по писаному. Около погасшего костра сидел один Вениамин Петрович и занимался всегдашним своим делом: что-то быстро чиркал в блокноте. Вот уж поистине у человека завидный, непостижимый дар: может сосредоточиться в любой обстановке. Мне для того, чтобы скомпоновать и оформить мысли, обязательно нужна тишина. Я когда школьные уроки учил, и то ничего не мог понять, если кто-то рядом разговаривал. Да чего там разговаривал. Если просто был посторонний, мне уже не до уроков.

Когда я подошел к стану и спросил у шефа, не появлялись ли Матвей и Элька, он даже глаз не поднял. Замотал отрицательно головой и продолжал чиркать. Тогда я спросил:

— Скоро поплывем?

— А? — Здесь шеф взглянул на меня рассеянно, потом моргнул несколько раз и спросил: — А Эльвира Федоровна и Матвей Васильевич где?

Я не выдержал и рассмеялся.

— Что вы смеетесь? Вы же вместе уходили.

— Порознь. Мы с Матвеем купаться, она — посуду мыть. Мы туда пошли, — я показал рукой, — она туда.

— Так вы найдите их, пора двигаться.

— Чего их искать, — сказал я и, повернувшись к скале, закричал: — Матве-ей! Элька-а! — Потом предложил шефу: — Давайте вместе.

— Нет уж, увольте, — шеф неопределенно усмехнулся. — Да и все равно они не услышат.

Я понимал. К этому времени я все уже понимал и поэтому согласился:

— Что ж, пойду поищу.

Перво-наперво я двинулся к месту нашего купания. Сухой песок не сохраняет четких отпечатков. На нем нельзя, допустим, определить, мужчина прошел или женщина, номера ботинок на нем тоже не узнаешь. Зато в сухом песке от следов остаются вороночки, и по ним совершенно свободно можно установить, сколько человек протопало. А когда знаешь, откуда топали, то безошибочно укажешь, куда. Элька (она, конечно же, после того как помыла посуду, явилась на пляж) и Матвей подались за скалу.

С реки, когда мы плыли мимо, казалось, что утес уходит в воду глубоко, а на самом деле совсем нет. У подошвы его было чуть выше колен. Плохо только, что дно устилали острые обломки, на которые неудобно наступать. Я мог и не наступать. Я вообще мог не переть за скалу, так как Элька и Матвей находились на острове, отделенном от Журавлиного камня мелким проточком. Кроме им находиться было негде: вдоль протока на километр, а то и больше, шла сплошная каменная стена. Мне бы крикнуть — и они отозвались бы. Так я и хотел сделать, но вдруг раздумал. Кинулось мне в голову что-то такое шальное, чему я до сих пор не найду объяснения. Сколько уже лет прошло, а как вспомню тогдашнее свое поведение, мне стыдно.

Скользил на камнях, перешел через проток, таясь, продирался сквозь кусты, и все для того, чтобы подслушать. Кстати, когда мне Элька рассказывала о случае на посадке, я вспомнил себя. Я, правда, ничего не собирался увидеть, потому что мне и в голову не приходило, что между Матвеем и Элькой может быть что-то такое, но вот услышать… То ли это оттого, что сам я по-настоящему никогда не был влюблен, то ли оттого, что Элька казалась мне самой чудесной девушкой и я злорадствовал при одной надежде на то, что смогу ее развенчать. Одним словом, не имею понятия. Тогда не имел и сейчас не имею.

Помнится, пытался я остановить себя осуждением, мыслью о том, что подслушивать — низость, мерзость, гаже которой и не придумаешь. И в то же время какой-то гнусный голосок подзуживал: «Так все равно же об этом никто не узнает». И гнусный оказался сильнее всего того, на что меня натаскивали с детства. Я скользил на камнях, перешел через проток, пробирался сквозь кусты. Потому что жаждал подслушать и был убежден, что эта моя мерзость останется в тайне.

Услышал я их сравнительно издалека. Они считали, что одни на всем белом свете, и потому не остерегались.

— …ничего подобного. Ты же сам понимаешь, что несешь ахинею. Ну ты головой-то подумай: прилетел человек — улетел; что — я ему, что — он мне? Просто появились гости, хозяйка у вас — одна… даже, если хочешь, не хозяйка. Женщина. Все вы, мужики, одним миром мазаны. Ты видел, как он на меня смотрел? Мне неловко стало, потому я и надела платье.

— Я и говорю: только потому.

— Только.

— Это твое «только» для дурачков. Свалился на тебя вдруг небожитель, вот ты слюни и распустила. Как так: живет на белом свете человек, не испытавший на себе чар Эльвиры Федоровны Грининой…

— Ты перестанешь, наконец? Я ведь и обидеться могу.

— Что ж, мне не в диковину. Обида — женское оружие. Чувствует, что рыльце в пушку, сразу, как за забор, за обиду ныряет. «Я с тобой разговаривать не хочу» — такое я слыхал-переслыхал. Когда любят…