Станислав Мелешин - Южный Урал № 13—14

— Я учусь. И ты не напускайся на меня.

— Видно, плохо учишься, старому человеку слова не дашь молвить.

Достигнув сенокосилки брата, Сенька снова причесался и тогда уже сказал:

— Алеха, айда в колхоз. Объезжать Огня. Это того, игреневого, с белыми ушами, что в прошлом году косячного жеребца убил.

— Почему я? — недовольно спросил Алексей. — Там другие борейторы есть: Васька Леших и Григорий Федотыч Мельников.

— Посбрасывал их Огонь. Тоже наезднички! И все это видел директор конезавода. Стоял он и приговаривал: «Товарищ председатель, прости великодушно. Но тебе не обойтись без моего борейтора Мигунова». А Яков Александрович обрезал директора: «Ничего, своими силами обойдемся. У меня есть такой наездник, клещами с лошади не сорвешь», — и послал меня за тобой. Садись верхом и гони, а я — следом.

— Ну нет, скотина устала, пусть кормится, а мы на велосипеде поедем.

Алексей отвез на «табор» сенокосилку, отпустил лошадей и одел чистую майку.

— Теперь можно трогаться, — сказал он Сеньке и услышал ласковый голос Марфы:

— Куда трогаться-то?

— Домой.

— И я домой. Бригадир за граблями послал. Вместе пойдем. Веселей будет.

— Вместе? Что ты! Ты же знаешь, Алеха не выносит женского общества, — многозначительно заметил «Пламенный». — И правильно. Подальше от искушения.

— Хватит злословить. Отправляйся, пока я не треснул тебя по загривку, — рассердился Алексей.

— Наши ряды дрогнули. Враг у ворот, — вздохнул Сенька и отъехал.

— Умный парнишка, — похвалила его Марфа.

— Весь в брата, — лукаво взглянул на нее Алексей.

— Хвались. Подождал бы, когда люди похвалят.

— Долгая песня. Люди скупы на похвалу. Правда, если уж они возьмутся хвалить, то хвалят до потери сознания. А ругать? Ругают тоже до потери сознания.

— Ты прав, но не совсем, — рассеянно проговорила Марфа и добавила, указав в сторону леска, за которым вдали маячили заводские трубы: — Пойдем через этот колок. Здесь ближе.

Не сказав больше друг другу ни слова, они пошли к лесу. Марфа крутила в зубах стебелек кисловатой травинки, Алексей постоянно наклонялся: то подымал степную гальку, то срывал желто-фиолетовый цветок ивана-да-марьи, то узорчатое, пушистое облачко заячьего горошка.

Молчание не угнетало Марфу, потому что ей казалось, что ее чувства передаются Алексею, но несмотря на это, она сказала, нежно посмеиваясь:

— Молчит, будто язык проглотил, — и пригрозила: — Ох, и растормошу ж я тебя, Леша, ох, и растормошу!..

— Верно, меня нужно растормошить.

Наивное признание Алексея умилило Марфу, и она восторженно заглянула в разноцветные его глаза: один из них был серый, другой — зеленовато-коричневый. Придерживая ветку калины, она промолвила:

— Какой ты открытый, Алеша! Все в тебе видно. Недоволен ли, раздражен ли, обрадован ли — ты не скрываешь и не пытаешься скрыть. Знаешь, Алеш, я до сих пор радуюсь, как ты на колхозном собрании председателя райисполкома отбрил. Все знали, что он за счет колхоза любит маслом и сливками поживиться, и молчали. А ты отбрил его. Очень хорошо! Правда ведь, Алеш?

— А что ж, конечно, — скромно согласился Алексей и пригнулся. На руку, которой он заслонял от веток лицо, упали пряди цвета спелых колосьев овсюга.

— Говори, говори, Алеша.

— Нечего больше. А переливать из пустого в порожнее не умею.

Вдруг впереди затрещал валежник, и прямо из-под ног Марфы с хлопаньем и шумом вырвалась круглая птица. От неожиданности Марфа вздрогнула и остановилась. Алексей взял ее за плечи.

— Испугалась?

— Еще бы.

— Ну и рябчик, ну и чертяка.

— Смейся. Нет, чтобы посочувствовать девушке, — обиженным тоном промолвила Марфа, а глазами сказала, что обида ее поддельная, и что она даже рада случившемуся. Не успело эхо разнести голос Марфы, как он снова зазвучал:

— Алеш, ключ из-под елки течет!

— И правда. Давай напьемся.

— Сначала ты пей, потом — я.

— Нет, ты.

— Нет, ты.

— Ладно, не люблю рядиться. — Алексей прилег на руки, начал жадно глотать воду. Студеной свежестью до ломоты охватило зубы, по мускулам разлился холодок. Напившись, Алексей смачно чмокнул и хотел встать, но увидел в роднике отраженье Марфы. Ее черные глаза лучились, смеялись, и такое было в них бесшабашное озорство и такая нескрываемая нежность — не оторвешься. Алексей откинул на затылок ниспавший чуб, точно собирался сделать что-то решительное, и поцеловал поверхность родника там, где покачивалось лицо Марфы. Когда он вскочил и вытер ладонью губы, Марфа спешно уходила через поляну. В застенчивом наклоне головы, в том, как она ступала и взмахивала березовой веткой, угадывались сдержанность и затаенный, будоражащий трепет.