Станислав Мелешин - Южный Урал № 13—14

Вскоре Марфа вышла на поляну, на которой пышно лежали желтые листья папоротника и росли чахлые березки. В дальнем углу поляны стояла высокая ель. Дергая от волнения бахрому кашемирового платка, Марфа поспешила туда. Откинув подточенную ржавчиной лапу ели, она взглянула вниз и увидела то, чего боялась не увидеть: родник. Он сочился из-под угольно-оранжевых корней, распространяя студеный запах воды. Его дно было усыпано коричневыми иглами. Вода на дне казалась плотной и светлой, точно ртуть, а на поверхности — невесомой и синеватой. Комочек перегноя прытко скатился в источник, вздрогнуло и рассыпалось в волнах печальное лицо Марфы. Она круто повернулась и медленно побрела обратно.

…Марфа и Алексей нашли Елкин Ключ, когда только-только начинали сближаться. Была середина мая. Полевая бригада, в которой они работали, находилась на покосе. Алексей целыми днями трясся на сенокосилке, Марфа копнила. Часто выпадали короткие грозовые дожди, и снова парило солнце. Буйно подымались над землей травы. Воздух был пропитан вкусными запахами клевера и черемухи. По ночам неумолчно бормотали и чуфыкали косачи и слышалось с отмели реки, как лоси, пришедшие на водопой, с наслаждением разбивают копытами холодную воду.

Алексея Марфа видела редко, потому что он не спал на «таборе» в плетеных, обложенных свежим сеном шалашах, а уходил куда-нибудь в сторону и заваливался в копне. Ел Алексей, по словам сварливой поварихи Ивановны, в неурочное время: когда на «таборе» пустело. И Марфа недоумевала, почему Алексей, любящий послушать людские толки, вдруг стал угрюмым и диковатым. И не только недоумевала: было обидно, что он не обращает на нее внимания и что пропадают зазря душистые сумеречные вечера. Однажды он проезжал, покачиваясь на вырезанном сиденье сенокосилки, мимо Марфы, она окликнула его:

— Алеш, покопни чуток за меня. Устала.

Алексей спрыгнул, молча взял вилы из рук Марфы.

— Недоволен? — спросила она.

— Не нахожу особого удовольствия.

— Тогда бросай вилы да с глаз долой.

— Раз взялся, помогу.

— Вот это другой разговор. — Марфа улыбнулась, легонько толкнула парня в бок. — Послушай, Алеш. Что с тобой творится? Ты словно крот прячешься от людей.

— Не прячусь! Стараюсь быть подальше от таких, как ты.

— Боишься?

— Нет, неприятно смотреть… Хлопцы увиваются за тобой, а тебе хоть трава не расти.

— Я же не виновата, что ни к кому из них сердце не лежит.

— Говори… А зачем людей путаешь? И меня остановила, чтобы тоже…

— Дурачок ты, Алеша. К тебе у меня особое настроение, — Марфа покраснела, что проговорилась и сердито крикнула: — Уходи! Без твоей помощи обойдусь!

Алексей сунул вилы в боковину копны, гордо зашагал к лошадям.

Закатывалось солнце. Зеленые и золотые тона все отчетливей проступали над сиреневой линией горизонта. Удаляющаяся, широкоспинная фигура Алексея, глянцевые, уныло помахивающие головами кони, монотонный крик дергача, напоминающий скрип кожи, — сколько грустного степного одиночества ощутила во всем этом Марфа! Она сорвалась с места, но пробежала всего несколько шагов: ни догнать, ни крикнуть не посмела.

Ночью девушка долго не спала, думала, как бы помириться с Алексеем. У нее возник дерзкий план: пойти к скирде, где спал Алексей, и сказать ему:

— Бросай, парень, серчать. Давай лучше поговорим или погуляем. Ночь-то какая! Грешно спать.

Она поспешно оделась. Выскользнула из шалаша. Кругом тишина, лишь докатывается звук бронзового колокола, висящего на шее у одного из пасущихся волов. «Бон-бон-гон-клинг» — рокочет колокол. Марфа посмотрела по сторонам: стеклянеют листья берез, серебряным кажется поросший мятликом берег реки, вдалеке качается, как бы лижет темноту, огонь костра. Могучее спокойствие ночи передалось Марфе. Ненужной, даже вредной представилась затея идти к Алеше.

«Бон-бон-гон-клинг» — проговорил колокол, когда Марфа, прижимая к груди одежду, пробиралась на свою постель. «По кап-ле пью», — добавила перепелка.

«Ну и пей по капле, раз ты такая скромная, — весело подумала девушка. — А я до жизни очень жадная: ненавижу крохоборство».

На другой день подкатил к «табору» младший брат Алексея. Он лихо спрыгнул с велосипеда, зачесал рыжие волосы, за которые ему дали прозвище «Пламенный», и приблизился к поварихе Ивановне, хлопотавшей возле огромного казана.

— Чего припорол? — спросила она Сеньку.

— Братка нужен. Где он?

— Известно где — косит. Он — не ты. Дурака не станет валять.