Иван Уханов - Играл духовой оркестр...

— И то верно, — поддержал ее кто-то из стариков. — На свадьбе садись рядышком с мужем, а на поминках у бабы свой черед, у мужиков — свой.

— Бабам — компотик, мужикам — водочку, — пошутил Кочкин. Но шутку встретили общим молчанием; и он неловко и как-то некстати заговорил о том, что у него гастрит, пить ему почти нельзя.

— Да тут малость, не праздник, чай, — Овчаров извинительно развел руками над столом, где стояло четыре бутылки водки. Оно ведь тоже по обычаю…

Олюшка не стала перечить Баевой, молча подала ей цветной клеенчатый фартук. Та взяла его, поискала глазами зеркало и выбежала во двор, к «Волге», заглянула в круглое зеркало машины, приладила фартук. Затем вернулась в дом и начала разносить тарелки с дымящимся борщом. Лицо у нее стало строгое, деловое, однако на губах жила едва заметная кокетливая улыбка, какая подчас бывает у женщин, надевающих новый или непривычный наряд. Ставя на стол или подавая кому-то тарелку, она не забывала при этом слегка улыбнуться и сказать: «Пожалуйста, дедусь. На доброе здоровьице». Такая обходительность была тут же замечена сидящими и кто-то уже польстил Верочке:

— Молодец, дочка… Сразу видно — хлебосолка…

Пологов глядел на Верочку и грустнел. Взглядом и голосом то и дело она возвращала его в синеву юности, в те времена, когда о смерти они думали легко и забавно, как атеист о муках ада, когда их будущее по своей беспредельности и счастливым надеждам равнялось вечности.

Разлили водку. Над столом громоздко и авторитетно поднялся Леонтий Баев, тихо заговорил:

— Думаю, речей тут не надо. О человеке судят по делам. Их у Васи много. Встанем, товарищи.

Встали, помолчали с минуту. Садясь, Овчаров глянул в окно, увидел в «Волге» шофера и спешно полез из-за стола, виновато и удивленно вскрикивая:

— Да как же это?! Человека забыли. Одного в машине оставили. И я, старый сучок, засуетился, проглядел…

— Пусть сидит. Ему ж нельзя это… — Леонтий приподнял стаканчик с водкой.

— Да в ней ли дело?! Пусть пообедает, помянет Васю. Чего он там сторожит? Не угонют ваши машины…

С этими словами Овчаров трусцой выбежал во двор и привел долговязого паренька, с лицом и взглядом послушного ученика. Паренек поздоровался, сел в уголке и молча принялся за борщ.

После второго стаканчика Леонтий Баев покраснел, расстегнул ворот сорочки, ослабил галстук. Овчаров, сидевший напротив, то и дело подвигал в его сторону лучшее, что было на столе, услужливо и пытливо заглядывал ему в лицо, норовя угадать желания и как бы прочесть ответ на свои немые вопросы. Баев будто догадывался, что от него надо старику, и не переставал твердить:

— Спасибо, дядь Гриш. Все хорошо, спасибо…

Ел Леонтий Баев медленно, безо всякого аппетита. Казалось, его вообще не интересуют никакие блюда. Все внимание и усилие его направлялись к тому, чтобы красиво взять ложку и, не торопясь, красиво отправить ее в рот. Казалось, он не ест, а лишь показывает, как надо есть. Возможно, этим он и озадачивал хозяина дома.

Кочкин, наоборот, был прожорлив, как кролик. Даже разговаривая, он без конца жевал, что-то грыз, обсасывал. Ел и пил он все подряд, начисто опровергая собственное заявление о неполноценности своего желудка. Пологов сидел рядом и терпеливо ждал, когда Федор устанет есть и освободится для разговора. Он уже начал терять надежду, но тут Кочкин повернулся к нему лицом и одной грубовато-искренней фразой оправдался:

— Понимаешь, с самого утра не жрал, — и, отодвинув с колен чистый рушник, вытер руки о замасленный комбинезон. — Провозился со своей таратайкой. Коробка передач барахлила. Теперь — порядочек.

— Ты хоть переоделся бы. Не в ремонтный цех же ехал, — вдруг неожиданно для себя жестко шепнул Пологов.

— Конечно, неудобно, — согласился Кочкин. — Но, понимаешь, коробку собрал, а тут гидравлика опять же, пока жидкости подлил… Впрочем, ты не гляди на меня, на одежду. Я рабочий… Я запросто…

— А что в конструкторы не вышел? — задетый какой-то смутной фальшью, спросил Пологов. — Тебя еще в школе Туполевым называли.

— Эх, Мить. Школа, мечты — одно, а жизнь — другое, — устало заговорил Кочкин. — В авиационный, сам знаешь, я не попал. И вот девятый год на заводе. Фрезеровщиком. Техникум вечерний кончил. Башка моя, сам знаешь, не пустая. Сразу же рационализацией занялся. Меня в мастера выдвинули. Потом затеяли мы с механиком и технологом дело хорошее: механизировать ручную правку сверл. Завод 15 миллионов в год их дает. И вот заправь-ка каждую вручную… Стали проталкивать дело — ни в какую! Боится заводское начальство: «Авось, а вдруг»… Заавоськали, а дело стоит. Механик Паша Сорокин в обком ходил, все доказывал. Дело-то доброе, миллион стоит! Я тоже, будь здоров, намыкался, перегрызся со всеми, желудок надсадил.