Вячеслав Сукачев - Особое мнение

А ноги между тем несли сомневающегося Петра Ильича вдоль улицы, мимо добротных, в лапу рубленных домов под шиферными и железными крышами. Так, сомневаясь, и дошел он до председательского дома, который сразу же определил по большому количеству людей во дворе, веселому смеху и торопливому шнырянию под окнами всюду одинаково любопытных мальчишек.

Едва Петр Ильич приблизился к калитке, еще окончательно не решив, входить ему или нет, как его тут же заметили, понеслись шепотки, перемигивания, и уже ничего не оставалось ему, как только спросить:

— Алексей Иванович здесь живет?

— Туточки, — ответила какая-то бойкая бабенка, шмыгая по Петру Ильичу озорными глазами.

— Видите ли, — начал объяснять Петр Ильич, — я к нему из районного центра по делу прилетел. Мне бы его увидеть как-то надо.

— Гошка! — крикнула кому-то бойкая бабенка. — Кликни Алексея Ивановича. Тут его по делу хотят повидать, — И к Петру Ильичу: — А дело-то какое?

— Да, знаете ли, — замялся Петр Ильич.

— Не уголовное?

Кто-то прыснул в кулак, кто-то откровенно засмеялся, и Петр Ильич смутился. Скрывая смущение, он откашлялся и запоздало ответил:

— Нет, не уголовное.

— Тогда проходите. Что же вы встали за калиткой? У нас так не положено. Проходите, проходите…

Только теперь понял Петр Ильич, что сюда приходить не надо было.

А из дома уже выскочил председатель, Алексей Иванович. Маленький, жилистый, с быстрыми внимательными глазами, он мгновенно оценил положение, в которое попал Петр Ильич, и неожиданно густым басом пророкотал:

— Настя, не замай гостя. Везде ты поспеешь, сорока.

По сессиям и совещаниям в районе Петр Ильич немного знал председателя и потому обрадовался Алексею Ивановичу, как радуются малознакомому человеку далеко от дома.

— Рад вас видеть! — гудел Алексей Иванович. — Проходите, гостем будете.

— Я на минуточку. Я только хотел попросить вас, чтобы завтра…

— Обижаете, Петр Ильич. В дом-то войти надо или нет?

И с этой минуты Петр Ильич словно бы перестал принадлежать самому себе. Все делалось не по его воле, и он всему подчинялся. Его ввели в дом, усадили на почетное место, рядом с маленькой веснушчатой невестой, налили громадный фужер водки и потребовали, чтобы он выпил до дна.

— Но я же не могу столько, — изумленно бормотал Петр Ильич, тщетно разыскивая глазами председателя, — это очень много. У меня сердце больное…

— Все мы сердешные, — почти в самое ухо Петра Ильича засмеялась Настя. — А вы пейте столько, сколько сможете.

Петр Ильич выпил за счастье молодоженов, ткнул куда-то вилкой, что-то добыл и закусил. Настя не умолкала:

— А вот еще одну выпьете, и мы плясать пойдем. Или и плясать не можете?

— Нет, — замотал головой Петр Ильич.

— Да как же ваша баба с вами живет?

— Живет, — словно бы и сам удивился Петр Ильич.

— Чудеса. А я бы не стала.

— И я бы с вами не стал, — неожиданно расхрабрился Петр Ильич.

— Эт-то почему? — ахнула Настя и плечом легонько привалилась к Бармину.

— Да вот, не стал бы, — с удовольствием повторил Петр Ильич, легонько освобождаясь от Настиного плеча.

— С молодой и не стал бы? — взвихрилась Настя. — А я бы хотела посмотреть, как это — «не стал бы»?

— Дорогие гости, — появился Алексей Иванович, — есть предложение выпить за то, чтобы жизнь у Сережи с Леной…

— За разоружение! — крикнула Настя.

— Настя!

— А чего? Чтобы невеста сегодняшней ночкой разоружилась. Ай не так?

За столом засмеялись, захлопали Насте, и Алексей Иванович, неожиданно улыбнувшись, согласно пророкотал:

— Нехай будет так.

— Петр Ильич!

— Да.

— А вы?

— Настя, не могу, честное слово.

— Со мной сможете, берите!

И опять Петр Ильич выпил, с тоской думая о том, что нитроглицерин остался в портфеле. А потом как-то так случилось, что Петр Ильич встал из-за стола, поднял фужер и предложил выпить за «незыблемое счастье молодых». И все его послушались, все поднялись и выпили, и Петр Ильич уже не различал, где он, а где другие, и лишь Настино присутствие вызывало в нем смутное чувство тревоги.

— Вам сколько лет, Петр Ильич? — спрашивала Настя.

— Пятьдесят, — с некоторой гордостью ответил Бармин.

— Ну а мне тридцать. Всего-то двадцать годков. Это даже лучше.

— Вы… вы зачем так говорите? — перепугался Петр Ильич. — Я вас прошу, Настя, очень прошу, не надо так говорить. Шуткам есть предел. — Он беспокойно заерзал на стуле, потом поднялся и хотел уйти, но Настя как-то ловко вновь посадила его на место и неожиданно тихо сказала: