Сергей Снегов - В поисках пути

Красильников приподнялся. Полдень неслышно стерся, краски мира тускнели. Сперва земля потеряла свой красный цвет, потом все оттенки неба поглотила вечерняя мгла. Один лиственничный лес еще горел тысячами ярких свечей на черной земле под черным небом. Потом и его сияние стало угасать.

И тут Красильников ощутил кожей лица и рук новую перемену в окружающем. Пронзительный воздух осени теплел и смягчался. Земля засыпала, как и лес, вое засыпало в мире, наверх поднималась отпускающая внутренняя теплота, последняя теплота перед окостенением — шла зима. Это была настоящая зима, не тот первый ее наскок, прочная зима, месяцев на шесть, если не больше. И она надвигалась обманчивой минутной теплотой, она гладила пуховыми ладошками перед тем, как ударить когтями. В воздухе большими рваными хлопьями закружился снег.

Красильников снова улегся. Итак, он остановился на том, что надо отступать. Хоть и запоздало, хоть и иным способом, чем собирался раньше, он обязан отвести подозрение, что подсиживал Прохорова. Пора кончать испытания — другого выхода нет. Прохоров прав: переворота в технологии он не добьется. Да, конечно, кое-что он нашел, многие неполадки раскрыты, их теперь легко исправить. Прохоров сам признает, что их есть за что укорить. Пусть, он не опасается. Будут не укоры, а признание, что искали больших решений, — больших решений не нашли. Он скажет о своих просчетах, а не о просчетах цеха. Форма будет соответствовать существу, Федор, не тревожься!

Неподалеку ухнуло: первый ком снега сорвался с ветви. Белая мгла все гуще наваливалась на землю. На бумаге, где лежала собранная голубика, громоздился снежный купол, занесен был и приготовленный для костра валежник. Красильников ногой разметал снег и зажег костер. Пламя плеснуло вверх, багровые блики заиграли на побелевших лиственницах. Ночь обступила костер, она теснила его, старалась удушить и, отбрасываемая, следила из-за стволов тысячью настороженных глаз. Хлопья снега густо летели в огонь, плясали в его струях и, расплавляемые, тонко шипели. Костер загудел, его удалой голос далеко разносился в оцепеневшем лесу.

Когда Лахутин вышел на огонь, Красильников сидел уткнув лицо в ладони.

Лахутин свалил на землю добычу — двух серых куропаток и загодя побелевшего зайца — и с тревогой поглядел на товарища. Тот казался больным, он вдруг осунулся, и постарел.

— Чего-то с тобой делается, — проговорил Лахутин, грея над костром руки. — Я давно присматриваюсь: плох ты. К врачу надо…

Красильников повернул к нему печальное лицо.

— Ничего со мной не делается. Я здоров. Я засыпаю.

Лахутин жарил на вертеле, приготовленном из ветки, обеих куропаток, а Красильников дремал у огня. Снег жалил все гуще, становился мельче. Погода продолжала переламываться — похолодало. Красильников вдыхал запах снега и леса, это был сложный запах, в нем путались терпкость голубичных листьев, тонкое дыхание желтой хвои, сладковатый аромат корья и смутная теплота цепенеющей земли. Усталость сидела в каждой клетке, зима мутила голову, хотелось лечь и передохнуть, немного — месяца три-четыре, до нового солнца.

Лахутин толкнул его рукой в плечо:

— Не спи, Степаныч. Ужин поспевает.

Он с усилием раскрыл глаза. Голова была как чужая — тяжелая, лишенная мыслей. Деревья качались в неровном свете костра, наклонялись то в одну, то в другую сторону. Красильников уперся рукой в землю, чтобы не повалиться.

— Да что ты в самом деле? — Лахутин рассердился. — Прямо в огонь лезешь.

В лица Красильникову ударил новый запах — поджаренного мяса. Снег падал на куропаток, шипел и пузырился на их румяной коже. Красильников ощутил голод. «Долго же я продремал у костра!» — подумал он. Это была первая мысль, не рассуждение, не сложное исследование причин и следствий. Но сразу же, как она возникла, исчезла чугунная тяжесть в голове. Красильников отнял руку от земли, тело больше не падало.

— Давай есть! — потребовал он нетерпеливо. — Умираю просто!

Лахутин протянул одну из куропаток ему, себе взял другую.

— Чудная штука! — сказал он, с хрустом раздавливая кости зубами. — Все-таки недаром я побродил у Рыбной. А тебе здесь не было муторно?

— Что ты! Я великолепно отдохнул. Вообще сегодняшняя наша прогулка замечательная.

— Прогулка невредная! — повторил Лахутин любимое свое определение. — Набрались кое-каких сил. Завтра опять с тобою таскаться вверх-вниз на печи — зарядка пригодится.