Илья Гордон - Одна судьба

Целую неделю собирался Залман Магарик навестить своего друга Тараса Зозулю. И ехать-то до Санжаровки, где жил товарищ, было всего каких-нибудь десять километров, а вот попробуй вырвись, когда сев на носу. И все же Залман бросил все дела, запряг в двуколку молодую чалую кобылку и покатил.

Было начало марта, и ранняя весна уже вовсю хозяйничала на земле. Снег кое-где сошел, тут и там проклевывались темные проталины.

Дорогу развезло. В колеи и в глубокие отпечатки конских копыт натекла талая вода, колеса подпрыгивающей на ухабах двуколки разбрызгивали ее во все стороны.

Не успел Залман проехать и двух километров, как начал накрапывать небольшой дождь. Теплый мартовский ветер относил в сторону его легкие струйки и разъедал и без того пожухлый и местами осевший ноздреватый снег на раскинувшихся вдоль дороги полях…

Точно в такие дни, вспомнил Залман, его рота, истекая кровью, самоотверженно удерживала свои укрепленные позиции. Днем и ночью не стихал огонь противника, один за другим гибли его товарищи… Вражеское кольцо все сжималось, и наконец после тяжелых боев горсточка оставшихся в живых получила приказ прорваться сквозь окружение и присоединиться к своим.

И вот темной, безлунной ночью, когда остатки истомленной многодневными боями роты делали отчаянные попытки пробиться из окружения, Залман вдруг почувствовал, как его что-то обожгло. Он зажал рукой раненое плечо, но тут вторая пуля ужалила Залмана и он потерял сознание. Очнулся он в полевом госпитале и был поражен, увидев на соседней койке Тараса, который перевязал его и вдвоем с товарищем вынес с поля боя. Голова солдата была туго забинтована. Как в неясном, затуманенном сне вспомнилось Залману, что этот боец отдал ему последний глоток воды из походной фляги, когда он, Залман, изнемогал от потери крови и от невыносимой, иссушающей жажды.

— Куда девались ребята из нашей роты? — спросил Залман у Тараса.

В ответ он услышал только протяжный стон и невнятное бормотание тяжелораненого. А через несколько минут два санитара подкатили коляску и куда-то его увезли. Наутро Магарик узнал от палатной сестры, что соседу по койке сделали операцию и переливание крови и что он чувствует себя значительно лучше.

Вскоре Залмана отправили в тыловой госпиталь, и ему так ничего и не удалось узнать о своих боевых товарищах, которые спасли ему жизнь, и о других бойцах, вышедших вместе с ним из окружения.

Поправившись, Залман снова ушел на фронт, незадолго до окончания войны был вторично ранен, и воевать ему больше не пришлось.

Выйдя из госпиталя уже после окончания войны, Залман вернулся в свой полуразрушенный поселок, где застал в живых свою мать Двойру и еще несколько семей, которым удалось вовремя эвакуироваться, а потом вернуться домой.

На пороге дома ему бросилась на шею мать и заголосила, обливаясь слезами:

— Какой ангел принес тебя, мой дорогой? Я уже все глаза выплакала, тебя дожидаючись!

И заботливо, будто про сына, тут же спросила про Тараса, о котором давно уже знала она из писем Залмана.

— А где твой спаситель? Я каждый день благословляю его, и если только есть бог на свете, я верю, что мои молитвы дошли до него и что он защитил Тараса от всех напастей, как защитил и сберег тебя, мой сын, прислушавшись к моим материнским мольбам.

Повсюду Залман справлялся о Тарасе, но так и не смог узнать, где он сейчас, что с ним. Так прошел год и второй в напрасных поисках.

Но вот как-то раз на районном совещании бригадиров в битком набитом зале мелькнуло перед глазами Залмана знакомое лицо, и, словно раненая птица крыльями, взмахнул Залман руками и, не чуя под собою пог, рванулся к тому, кого разыскивал так долго и так тщетно:

— Браток!.. Зозуля!.. Товарищ!..

После этого памятного дня Залман с матерью поехал в гости к своему другу.

Встретили их с распростертыми объятиями. В доме Тарасг собрались все его родные и близкие. Залман с матерью едва успевали отвечать на горячие приветствия собравшихся в их честь колхозников.

Двойра по-матерински тепло обняла Тараса и, с нежностью заглядывая ему в лицо, сказала:

— Пока глаза мои будут видеть божий свет, всегда буду помнить о тебе, Тарас, как помнит мать о родном сыне.

Подойдя к Тарасовой матери, она обняла и ее и со слезами на глазах проговорила: