Валентин Селиванов - Свадебные колокола

То, о чём отец обычно говорил мимоходом, словно шутя и невзначай, просто так — например: «Ну зачем тебе, сынок, собирать своих школьных собутыльников? Дорогой мой, они изгадят всю квартиру, у тебя же есть товарищи своего круга» — он имел в виду детей своих товарищей, — вдруг вылилось в чёткую и точную программу, законам которой Веня должен следовать и свято соблюдать их. Что же касается других программ, они существовали для других.

Если что-то в душе Вени и оставалось тогда, зацепившись как репейник, то это что-то исчезло, как папиросный дым, и душа осталась пустая, истоптанная хромовыми блестящими генеральскими сапогами.

Веня смотрел широко открытыми глазами на отца, который красиво и умело управлялся с ананасом, пил чай с коньяком и с чистой совестью отверг, облив грязью, все человеческие истины.

Сын не выбирает отца, думал Веня. Как же так?

Отец не хочет плохого своему сыну. Для чего люди придумали эти красивые слова? Для оправдания своего малодушия?

Был вечер. Веня стоял у открытого окна и слушал, как ворковали на балконе голуби, как звонили где-то очень далеко в церкви, как тяжело гремели усталые за день трамваи. Веня понимал, что он больше не может, не хочет да и не имеет права оставаться дома.

У него было скверное настроение. Нарастала обида, боль и злость; его будоражила встревоженная совесть. Это были горькие минуты разочарования в самом себе.

Веня вспомнил свою школьную поездку на целину и почувствовал, что, если он останется дома, он сам себе великодушно простит поступок с украденной водой. Имел ли он право простить себе? Вене казалось, что он не имел такого права.

В своей комнате на немецком пианино, которому Веня предпочёл гитару, он оставил коротенькую записку: «Уехал искать потерянное». На записку Веня положил золотые часы и ключи от «опель-капитана» — родительские подарки ко дню его совершеннолетия.

И ночью с колотящимся, как у вора, сердцем он открыл на двери три хитрых замка и ушёл.

Веня ушёл навсегда.

Калашников медленно брёл по тихим уснувшим улицам города и думал, что ему нужно куда-то уехать. Но уезжать было некуда и не к кому. Друзей и денег он ещё не успел приобрести. У него ничего не было, кроме боли, стучащего сердца и пустых карманов. Сомнения не терзали его перед своей совестью. Выбор был сделан бесповоротный и окончательный.

Ноги незаметно привели Веню на вокзал.

Наука твёрдо убеждена, что разум человека не в силах создать вечного двигателя. Какая чепуха! Вокзал — вот вам вечный двигатель.

Ночью у вокзала таинственная жизнь. Здесь люди коротают время, как могут, как умеют, в ожидании отхода поезда.

А там, за залами ожидания, за чистым перроном — лицом города, продолжается вокзал. Там паровозы пыхтят и хлопают себя по бёдрам, словно принимают душ, они свистят, толкаются, скалят зубы, эти большие паровозы, и, не уснув, просыпаются такими же бодрыми и полными сил, какими были вчера. Там над тонкими рельсами, красными от света светофоров, поют локомотивы на разные голоса, висит лязг буферов, перестук колёс и невидимый голос диспетчерской связи. Одинокие электрички, устало сложив свои рога на спину, ждут рассвета. А мимо них всё время ходят люди в спецовках, перепачканных сажей и маслом.

Утро Веня встретил на перроне. Люди спешили, смешно толкались, волокли узлы и чемоданы с такой скоростью, словно боялись, что поезд уйдёт без них. И среди этих бегущих, снующих людей ему было уютно и спокойно. Отец презирал вокзалы и всегда летел самолётом. А Вене нравилось здесь.

Он взял в буфете стакан кофе, пять пирожков с холодным рисом и долго завтракал на мраморном тяжёлом столике.

У буфетчицы был белый колпак, как у повара, и тонкое обручальное кольцо, как у птицы на ноге. Она кормила своего мужа, одетого в синюю куртку, холодным варёным мясом, тонко нарезанной копчёной севрюгой и рассказывала ему что-то забавное. Муж буфетчицы отрывисто смеялся, будто во рту у него была горячая картошка.

Из репродуктора диктор предупреждал об отходе поездов, наводя ещё большую панику на пассажиров. Голос у диктора был серый, безразличный, противный. Но Веня забыл о его голосе, когда диктор объявил по всему вокзалу:

— Носильщик Калашников! Пройдите к дежурному по станции.

Веня допил кофе, рассчитался с буфетчицей и ради простого любопытства отправился познакомиться со своим однофамильцем.

В комнате, на которую ему указал носильщик с № 30 на кармане тёмного пиджака, происходил крупный, серьёзный разговор по душам.