Бела Иллеш - Тисса горит

— Мне подробности не интересны, я честный человек.

— Знаю. Именно поэтому я и предлагаю вам поступить к нам… Или вы, быть может, полагаете, что наша работа недостаточно честна? Так, что ли? Гм. Ну, ладно. Не будем спорить. Теперь ведь демократия! Демократия дает вам право считать мою профессию нечестной, меня же лишает права требовать удовлетворения за обиду. Впрочем, в данном случае я и не добиваюсь удовлетворения. Я знаю, что прав, — и это для меня высшее удовлетворение.

Он улыбнулся, и я понял, что он играет мною, что вся его приветливость направлена на то, чтобы сделать меня податливее. Меня так и подмывало чем-нибудь запустить в него.

— Вы, друг мой, еще очень молоды и считаете важным многое такое, что люди более зрелые уже не могут, да и не хотят принимать всерьез. Уже целый ряд коммунистов более зрелого возраста предложили нам свои услуги…

— Неправда! Клевета! Ложь!

— Ложь? Ну, как знаете. Я хотел вам только добра, но если вы мои намерения принимаете иначе… Я, знаете ли, принял вас с такой любовью только потому, что при виде вас вспомнил о сыне. Сын мой, примерно одних лет с вами, в русском плену, где-то в Сибири, бедненький! Увидев вас, я подумал… Мой бедный Курт, может быть, также нуждается в помощи. Я поэтому решил пойти вам навстречу, надеясь, что всевышний тогда сделает так, чтобы и у моего сына оказался покровитель. Но вы отталкиваете руку помощи, которую я вам протягиваю. Что же я могу тут поделать! Не силой же заставлять вас принимать от меня помощь…

На минутку я подумал, что был несправедлив к этому человеку и что он действительно считает предложение, сделанное мне, благим делом. Но эти мысли тотчас же исчезли, потому что полицейский продолжал:

— Правда, я был немного несправедлив к своему сыну, сравнивая его с вами. Мой сын никогда не падал, да ни при каких условиях не падает так низко, чтобы быть на содержании у женщины, чтобы жить на деньги своей любовницы, как это делаете вы.

— Как?

— Полиции, друг мой, все известно. Будьте уверены, мы знаем также, что вы злоупотребляете правом убежища и вербуете здесь людей для красной армии. Мы знаем, что вы ходите в кафе на деньги студентки из Югославии, и для нас не является тайной, что на средства этой барышни вы приобрели себе зимнее пальто. Не вскакивайте, мой друг, прошу вас сесть и успокоиться. Я больше не стану касаться этих неприятных тем и не собираюсь журить вас… Но если уж вы отказываетесь от моей помощи, то выслушайте, по крайней мере, совет: никогда и ни при каких обстоятельствах не забывайте о человеческом достоинстве. Что сделано, то сделано, но в будущем постарайтесь лучше оберегать свое человеческое достоинство. Это я вам отечески советую, от чистого сердца. Ну, а что касается остального, то если вы обязательно хотите работать на фабрике — странный вкус! — то, может быть, я сумею вам в этом помочь, хотя вы и вели себя в отношении меня далеко не так, чтобы заслужить мою помощь. Ну, да бог с вами… Вы, значит, хотите работать на фабрике? Ладно. Но работы на фабриках у нас, в Австрии, нет. Ничего не поделаешь. Поэтому помочь вам я могу только тем, что предоставлю вам возможность выехать туда, где легче получить работу, где нужны фабричные рабочие. Куда вы хотите ехать — в Чехо-Словакию или в Югославию?

— Я хочу остаться здесь, в Австрии, в Вене.

— Ну вот — опять капризы! Вы же сами несколько минут назад говорили, что хотите работать на фабрике! Я пытался отговорить вас, но вы на этом настаивали. Стало быть, вам следует ехать туда, где есть нужда в фабричных рабочих. Так как же: в Югославию или в Чехо-Словакию? Или, может быть, обратно в Венгрию?

— Я хочу остаться здесь, в Вене.

— У нас на службе? На службе у полиции?

Лист бумаги, который в течение всего допроса он держал в руке, оказался постановлением о высылке. Видя, что все его уговаривания ни к чему не приводят, он вручил мне постановление и устно подтвердил, что я должен немедленно покинуть пределы Австрии. Тотчас же откуда-то появился сыщик, которому было поручено доставить меня на вокзал и позаботиться о том, чтобы я немедленно выехал.

— Живей, а не то опоздаем.

— Я подам жалобу, я буду протестовать! — воскликнул я.

— Ладно, ладно. А пока что поторопитесь, мой молодой друг, — ответил полицейский офицер.

На вокзал мы поехали трамваем. Когда мы вошли в помещение вокзала, сыщик, взяв меня под руку, отвел в дальний угол.

— Я социал-демократ, — сказал он шопотом, — организованный социал-демократ.