Бела Иллеш - Тисса горит

Он почесывал затылок, грыз ногти, пил один стакан воды за другим и, видя, что я не скоро собираюсь замолчать, остановил меня.

«Довольно, — сказал он, покачивая головой, — я уже вижу, что вы во всем разбираетесь досконально. Очень благодарен вам за доверие, но чтобы вы знали, с кем имеете дело, отвечу вам тоже полной искренностью. Не стану притворяться мудрецом, скажу прямо: ни аза не понял я из того, что вы рассказывали. Но не беда, — важно, что вы разбираетесь в этом, в остальном же мы как-нибудь столкуемся. С Вайсом можно делать дела! Давайте говорить прямо. Вы хотите заработать деньги, и я хочу заработать деньги. Из этого видно, что оба мы умные люди, а умные люди могут легко сговориться. Каково, откровенно говоря, положение? У меня есть деньги, — это главное, что нужно для дела. А вы умеете делать деньги или, по крайней мере, утверждаете, будто умеете. Один раз вы оказались правы: доллар поднялся, как это предсказывали вы и ваш друг Маркс. Так вот, сделаем еще одну попытку. Вы мне скажете, сколько мне покупать, а также, — когда продавать. Повторяю, сделаем еще одну попытку. Если сделка окажется удачной, я уплачу вам, уплачу вам…»

«Десять процентов прибыли», — подсказал я.

«Пять процентов», — ответил господин Вайс.

«Восемь процентов».

«Шесть».

«Восемь»…

Сошлись на семи с половиной процентах. С тех пор мы провели несколько сделок покрупнее, и, как видишь, я живу барином. Способствую гниению капитализма. Смерть классовому врагу! Вот, видишь, — продолжал Анталфи после некоторой паузы, — в этом и заключается наша настоящая задача. Проникнуть в ряды врага и разлагать его изнутри. Так лучше всего можно подготовить революцию.

Когда я вернулся домой, Пойтек при виде моего нового пальто чрезвычайно обрадовался. Но его хорошее настроение сразу же упало, когда я ему рассказал об Анталфи.

— Список жертв все увеличивается, — произнес он задумчиво. — На родине сотнями вешают лучших товарищей, а здесь один становится последователем Христа, другой сыщиком, третий поступает так, как твой приятель Анталфи, четвертый… Ну, все равно, от потери ненадежных мы только крепнем.

— Но Анталфи не такой!..

— Сегодня я был у интернированных товарищей, — продолжал Пойтек, не обратив внимания на мое восклицание. — С Куном и Ландлером мне переговорить не удалось, но я говорил с Ракоши.

— Кстати, чуть было не забыл тебе сказать. Собственно говоря, тебе бы об этом и рассказывать не следовало, но…

Я передал ему со всеми подробностями план Готтесмана относительно красной армии и упомянул о парикмахере, составлявшем списки. Пойтек с раскрытым ртом слушал меня. Сначала он только смеялся, но затем пришел в негодование.

— Хочется думать, что это только глупость, — сказал он. — Но возможно также, что тут скрывается и нечто похуже… Ведь провокаторов здесь столько, что прямо хоть армию создавай. Чорт бы их побрал совсем!.. Готтесман прекрасный парень, хороший товарищ, это несомненно. Дома, в Венгрии, он турнул бы всякого, кто подошел бы к нему с подобным предложением. Но здесь… Да и ты сам, Петр, хорош… Ну, будем надеяться, никаких дурных последствий эта глупость иметь не будет.

Мы еще долго разговаривали. Мы были одни дома, остальные ушли в соседний барак, где читал доклад длинноволосый гностик. Пойтек был очень мрачен. Он получил письмо из дому от жены. Ее с детьми выкинули из квартиры и дважды уже вызывали в полицию.

— Вот что она пишет: «Теперь, когда лавки опять полны всякого добра, нам приходится голодать по-настоящему. Даже во время войны было легче, даже, может быть, в тюрьме лучше. Если бы и пешком пришлось уйти, пешком итти до Вены с двумя ребятами на руках, и то пошла бы, — напиши только, что согласен, и я тотчас же двинусь в путь»… Детишки голодают, Леучи болен, нет ни врача, ни лекарств, и с обувью тоже неладно.

— Выпишешь их?

— Куда же мне их здесь девать?

Он глубоко вздохнул, потом после некоторого молчания снова заговорил о готтесмановском плане организация армии.

— Я понимаю, что ребята приходят в отчаяние… Ужасное ведь положение! И то, что ругают именно партию… Я уже два раза был в Карштайне. Наших так охраняют, что никакого доступа к ним нет. Надо что-то предпринять, это само собой разумеется, но что могут сделать заключенные! А здесь, на воле, столько шпиков, что если начать что-нибудь, то полиция пронюхает раньше, чем мы к делу приступим. А все же… ребята правы, что-то необходимо предпринять…

И на следующий, и на третий день, и в продолжение недели я ежедневно спрашивал Готтесмана, нет ли чего нового.