Бела Иллеш - Тисса горит

На четвертый день чешский ротмистр, который вел наше дело, вызвал к себе Анталфи.

— Завтра мы едем, — сообщил мне Анталфи, когда его привели обратно. — Трусость господина ротмистра еще сильнее его глупости. Хотя он и относится к нам с уважением, как к своим прежним товарищам, но у него все же не хватает храбрости нас отпустить. Он отправляет нас в Кошице. Ну, это еще не беда. Будем надеяться, что в Кошице мы найдем лучших товарищей. Хорошо, что мы едем вглубь страны, а не обратно в Венгрию.

В купе нас было только четверо: Анталфи, я и сопровождавшие нас два унтер-офицера. С дивана, на котором мы сидели, кожаная обивка была содрана, и через дырявую материю проступали поломанные пружины. Окно было закрыто, но рама была без стекла. Сопровождавшие нас унтер-офицеры были славные ребята: один из них, родом из Мармароша [16] Область прежней Венгрии в Карпатах. , говорил только по-русски и по-венгерски, другой, немец из Рейхенберга, говорил лишь на своем родном языке.

Анталфи тотчас же, понятно, завел дружбу с русином. Они говорили по-русски, и ни я, ни немец ни слова не поняли из их разговора. Я смотрел в окно и любовался синевшими вдали вершинами Татр.

За этими горами и была Галиция, за Галицией Украина, а за Украиной…

— Этот товарищ, — сказал мне Анталфи, — русин.

— Да, — подтвердил по-венгерски белокурый, голубоглазый капрал. — Но я говорю также и по-венгерски. В соляных копях в Слатине все говорят по-венгерски.

— Ну, а как вы попали в чешскую армию?

— Меня забрали. Это случилось не по моей вине. Вы бы мне, пожалуй, и не поверили, если бы я вам рассказал, каким образом на меня напялили этот мундир.

— Как можно не верить слову товарища? — с упреком сказал Анталфи. — Расскажи, расскажи, братец, это очень интересно.

Капрал недоверчиво посмотрел на Анталфи и потом взглянул на меня. У него было открытое, честное лицо. Над левым глазом виднелся длинный глубокий рубец. Несколько минут мы пристально разглядывали друг друга.

— Что ж, я, пожалуй, расскажу. Это не тайна, и мне стыдиться нечего. Пусть стыдится тот, кто в этом виноват. С чего же начать?.. Так вот, румыны были уже в Слатине, когда мы узнали, что в Венгрии красное правительство. Румыны — это такие собаки! Вы и сами, верно, знаете, что это за люди. Они все утаивали от нас, все отрицали. Но мы все-таки разведали, сам даже не знаю, как, что в Венгрии наступили для господ плохие времена. Ну вот, раз как-то вечером заходит ко мне наш слесарь, механик Седеркеши. «Добрый вечер, коллега». — «Добрый вечер». Сперва речь шла о румынах, потом поговорили о русских, ну, слово за слово, Седеркеши спрашивает меня, не хочу ли я поехать в Будапешт, к красным. «Еще бы, чорт возьми, не хотеть!» — отвечаю я. — «Ну, если действительно хочешь, то собирайся в дорогу — завтра вечером, в одиннадцать, мы отправляемся. Только и виду никому не подавай, а то румыны нас забьют до смерти, если что-нибудь заподозрят».

Русин употреблял во время своего рассказа чисто венгерские выражения, и все же это звучало как-то странно. Немец из Рейхенберга спокойно храпел.

— Ну, дальше, — стал Анталфи торопить капрала, когда тот на минуту замолчал.

— Так вот, на следующий вечер собралось нас пятьдесят два человека, и мы двинулись в путь. Дорога была тяжелая: приходилось пробираться сперва мимо румынских патрулей, потом мимо чешских — днем спали в лесах, ночью шли. Одним словом, путь выдавался не легкий. Когда мы добрались до Тиссы, румыны уже были тут как тут, а красные вели бой где-то в окрестностях Солнока. Что оставалось делать? Мы повернули обратно. Уже тогда дорога была трудна, обратно же — сплошная пытка. Пока мы шли туда, нас подгоняла надежда, и мы не испытывали усталости; теперь же, на обратном пути, силы наши пришли к концу. Ничего поэтому нет удивительного в том, что чехам удалось нас захватить. Скажу правду: мы очень перепугались. Ну, а потом выяснилось, что чехи все же лучше румын: троих из нас они расстреляли, одного просто так убили, прикладом, а остальных одели в солдатские мундиры. Около трех месяцев я пробыл на немецкой границе и только теперь попал сюда, когда и так уже… все безразлично.

— Ну-ну, — сказал Анталфи, — спектакль еще не окончился.

Внезапно, сам не зная почему, я захохотал. Я смеялся без всякой причины и не в силах был остановиться.

Анталфи поглядел на меня удивленно, солдат же — с явным недоверием. Рассказывая, он отставил винтовку в угол и так близко подсел ко мне, хотя в нашем купе места было достаточно, что касался меня плечом.