Бела Иллеш - Тисса горит

Разместившиеся на крышах солдаты стреляют.

Два дня спустя Готтесман уже работал со мной. На эту работу его направил тот же кособокий.

— Вот те раз! Не узнаешь?

— Нет, погоди…

— Мы расстались в Молодечно.

— Даниил Пойтек! Ты?.. Да тебя от русского мужика не отличишь!

— Не даром же я побывал в плену! А ты что поделывал с тех пор, как мы не видались?

— В тюрьме сидел, потом был интернирован.

— Молодец! — кивнул головой Пойтек и поправил на лбу огромную папаху. — А вот… адреса хорошего не знаешь?

— Адреса?

— Вот именно. Какой-нибудь хороший адресок. Не понимаешь, что ли?

— Ну, как не понять? Знаю, знаю! Поведу. Обожди только. Как бы это сделать? Ну, ладно. На службе пробуду еще с полчаса, а потом до завтрашнего полудня я свободен. Сядь или приляг на полчаса, а потом вместе пойдем в город.

— Ладно. Через полчаса зайду за тобой, а пока осмотрюсь немного.

Пойтека я в тот же вечер свел с Отто, кособоким товарищем. От него же я узнал, что Гюлай уехал домой.

— В этой плетеной корзине не хлеб, а листовки. Никто, кроме тебя и Готтесмана, не должен до них дотрагиваться. Господа из Национального совета скрыли телеграмму, посланную венгерским рабочим председателем Российской советской республики, товарищем Свердловым, и мы должны позаботиться, чтобы сообщение русских товарищей не осталось в тайне. В твою задачу входит прятать в каждом поезде, отправляющемся за солдатами, под скамейками и на полках по нескольку листовок, а кроме того раздавать по листку солдатам, которые ругаются, даже наевшись вдоволь, — но только таким! Делай вид, будто распространяешь их по распоряжению Национального совета. Будь осторожен. Глупо будет, если сразу же попадешься. Понял?

— Понял.

Большая корзина быстро опустела. Доставили другую. Ту я тоже опорожнил. Когда я не работал, работал Готтесман, я снова сменял его, так что один из нас безотлучно находился на вокзале. На третий день меня поймали с поличным и отвели к коменданту станции. Обер-лейтенант некоторое время орал на меня, а потом передал меня двум солдатам, приказав им доставить меня к коменданту. Солдаты, как только мы вышли на улицу, отпустили меня на все четыре стороны. Прежде чем с ними расстаться, я рассказал им о телеграмме товарища Свердлова.

— Вот, значит, за что он, мерзавец, тебя арестовать хотел! Где бы нам раздобыть несколько сот штук этого листка? Я раздам их так, что сам господь бог не поймает!

— Запиши, куда тебе их прислать, я пришлю.

Я пошел прямо к Отто, который в тот же день отправил меня на родину. Там я должен был явиться к Гюлаю.

Я ехал на крыше вагона — другого места не было.

Рядом со мной лежали крестьянские парни из Берегсасского округа.

Они уже две недели как были в пути. Две недели — не малый срок, и они почти успели позабыть о войне. Ни словом не вспоминали они того, что было, а все время говорили о том, что будут делать: будут делить землю.

— Не даром страдали, брат!

— Земля… Земля!..

— Поговаривают, будто революция каждому солдату по триста шестьдесят крон принесет.

— И лошадь с плугом…

— Военное пособие тоже получу с волостного писаря, будь покоен… Больше ведь украл, мерзавец, чем выдал! А когда я во время побывки пошел за деньгами, так он натравил на меня жандарма!.. Ну, погоди. Теперь поди-ка посмей натравить на меня жандарма!..

Когда кто-нибудь начинал испытывать голод, то слезал на станции и в фуражке приносил пищу.

Вино нам давали только тайком: Национальный совет запретил нам пить вино. Помимо еды нас оделяли цветами и еловыми ветками. Все мы были разукрашены, как лошади в свадебной процессии.

Дорога, на которую при других условиях ушло бы меньше суток, продолжалась теперь полтора дня. Был уже вечер, когда мы, наконец, доехали. Я страшно устал. Холодный ветер докрасна нахлестал мне лицо и руки. Раньше чем отправиться к Гюлаю, я разыскал мать.

За год нашей разлуки она постарела на десять лет. Волосы ее были совершенно белы, все лицо в морщинах, спина сгорблена, и все тело как будто съежилось.

— Сынок мой милый!

Увидав меня, она так расплакалась, словно ей сообщили о моей смерти.

— Вином пои парня, а не соленой водицей, — сказал ей мой дядя. — Пей, ешь, Петр. Отдохни, наконец. Достаточно намучился.

— Товарищ Немеш — правительственный комиссар округа, — рассказал мне дядя, когда я, соскоблив с себя грязь, сел со всеми за стол. — Я тоже состою членом городского национального совета социал-демократической партии.