Бела Иллеш - Тисса горит

Зажигаются дуговые фонари. Небо освещают военные прожекторы. Кое-где в разбитых окнах опустошенных магазинов одиноко светятся уцелевшие электрические лампочки, словно золотые зубы во рту покойника.

Около шести часов начинает накрапывать дождь.

— Пора восвояси.

По домам!

Теперь на сцену выходит полиция.

К полудню полицейские исчезли, точно их поглотила земля. Теперь они вынырнули, словно земля их выплюнула.

На проспекте Кертнера они разъезжаются на лошадях по тротуарам. На площади Шварценберга наскакивают — сабли наголо — на прогуливающихся у казино и памятника (от которого площадь и получила свое название), преграждая путь тем, кто остался в казино. Демонстранты пытаются помочь товарищам, попавшим в ловушку. Они пробуют в свою очередь отрезать путь полицейским. Но те не шутят. Расчищают себе дорогу саблями.

Какая-то работница со стоном валится на землю. Ленке наклоняется, чтобы поднять ее. Удар сабли оглушает Ленке. Она шатается, но не падает. Она выпрямляется и с диким криком бросается на полицейского. Ногтями она впивается в его лицо. Полицейский зовет на помощь. Его коллега уже заносит саблю. Вдруг сильный удар в живот сбивает его с ног, — Готтесман опередил его.

— Сюда! Сюда, товарищи! — кричит Шмидт, направо, налево раздавая удары тяжелой резной ножкой стула.

Полицейские отступают под напором рабочих.

— Сюда, товарищи! Сюда! Бейте их!..

Ножка стула выпадает из рук. Сваливается шляпа. Кровь заливает лицо.

Петр подхватывает товарища.

Из окна второго этажа казино на головы полицейских летит фаянсовая посуда.

— Я думала, мы до Берлина не остановимся, — говорит Ленке.

— До Берлина? До Нью-Йорка мы могли бы дойти, а то и дальше! Куда угодно! Пусть выругают меня социал-демократом, если мы остановились бы хоть на минуту вплоть до самого социализма, если бы мы только знали… если… если бы нами кто-нибудь руководил…

— Роль партии, — говорит Петр. Он почти несет на себе Шмидта.

Готтесман прикладывает грязный носовой платок к распухшему глазу. Ленке, еще не отдышавшись от бешенства, ощупывает темя, к которому приклеились мокрые волосы. Шмидт шагает, как пьяный.

— Возьми его под руку с другой стороны.

Готтесман без умолку говорит. То ругается, то строит планы.

— Вена! Вот вам и Вена, прославленная, веселая Вена! А что еще будет, когда Прага и Берлин зашевелятся! Сразу все… А? Что будет, когда по-настоящему… Доживем, товарищ Шмидт! Доживем!

Шмидт не отвечает. Он без сознания.

Утром он очнулся. Он был бледен, как повязка на голове. Он словно истек кровью. Лежит неподвижный. Руки плетьми свисают с кровати.

— Расскажите мне еще что-нибудь, товарищ Ковач.

Петр не знает, о чем ему еще рассказать. Жена Шмидта уже с час как вышла из дома. А Петр все сидит у постели больного, прикрытого вместо одеяла пальто.

— О чем же еще рассказать, товарищ Шмидт?

— Все равно о чем, — шепчет больной.

— Вы знаете, Москва… — Петр вдруг вспомнил: Москва обменит! — Москва освободит венгерских коммунистов, сидящих в тюрьмах со времени падения диктатуры. Коммунистов обменят на военнопленных офицеров.

Шмидт не понимает.

Петр объясняет ему.

— Всех нас обменят, — бормочет Шмидт, снова теряя сознание, — всех нас, всех…

Глаза его устремлены на потолок. Он с трудом дышит.

Петру знакомо это дыхание, знаком свинцовый цвет лица.

Спустя полчаса он закрывает глаза Шмидта.

В трамвае — Петр ехал в город — стиснутые между пролетарских женщин, сидели двое полицейских. Полицейские молчали. Молчали и женщины. Говорили глаза. Напротив тучных полицейских сидела женщина, укутанная в шотландскую шаль. Ее горящий ненавистью взгляд впился в лицо полицейского. Тот отвернулся. Но, словно притянутый магнитом, обернулся вновь и посмотрел на худое морщинистое лицо с темными кругами под глазами. Полицейский поднялся. Его взгляд остановился на другом лице: заплаканные глаза, готовые выпрыгнуть из орбит и впиться в его упитанную физиономию.

Полицейские вышли на площадку. На следующей остановке они сошли с трамвая.

В редакции Петр встретил Гайдоша. Поработали с час. Потом вместе вышли на улицу. Гайдоша вызвали в полицию. Петр спешил в типографию. Чтобы сократить путь, они пересекли проспект Кертнера.

Осколки стекол разбитых витрин топтали ноги, обутые в широконосые ботинки, гетры и крошечные лакированные туфельки. В магазинах шла лихорадочная работа. Прибывали партии новых товаров.