Бела Иллеш - Тисса горит

Отовсюду слышались одобрительные возгласы, и лишь когда Гонда принялся критиковать Секереша, среди присутствующих стало заметно некоторое недовольство.

— Будь Секереш здесь, ты бы иначе говорил, — крикнул внезапно Бочкай.

— Да, я говорил бы не так — я сказал бы куда резче, — отрезал Гонда и невозмутимо продолжал свою речь.

— Ну, можно разве так оплевать венгерскую революцию и лавочненские жертвы! — снова, немного погодя, воскликнул Бочкай.

Гонда на минуту умолк. Настала глубокая тишина. Ольга, вдова Тимко, до тех пор неподвижно, словно не живая, стоявшая рядом с Монданом, подошла к Гонде. Ее окруженные черными кругами глаза блестели от слез.

— Венгерская революция, — снова заговорил Гонда, — не нуждается в том, чтобы ее ошибки замалчивали. Несмотря на все свои ошибки, она большая глава в мировой революции. Восстание в Лавочне мы потому так неудачно подготовили, что не решались открыто сознаться в своих ошибках. Было бы трусостью продолжать это замалчивание. Я трусом быть не хочу…

— А кто же трус? Может, я? Или лавочненские мертвецы? — Тут старик непечатно выругался. — Тебя, браток, еще мать в утробе носила, когда я уже…

— Нечего прятаться за мертвецов! — раздался голос Ольги.

Старик ушам своим не верил.

— Чего старик перебивает! — послышались со всех сторон возгласы. — Не умеет держать язык за зубами! Правды боится!

Бочкай схватился за голову. Быть этого не может! Даже крестьянские делегаты — и те против него? Он беспомощно озирался вокруг.

Гонда уверенно и спокойно продолжал свою речь.

Потом слово взял иностранный товарищ с русой бородкой и в зеленых очках. Он говорил по-немецки, а Мондан переводил его слова на украинский и на венгерский языки.

— Второй конгресс Коммунистического интернационала… Условия приема в Коминтерн… Раскол чехо-словацкой социал-демократической партии. Полевение левой… Чехословацкий индустриальный пролетариат… организовываться… учиться… организовываться… учиться… заслуга движения в Русинско… кампания против войны… Мобилизация масс… ошибки… упущения в организационной работе… двойственная позиция… колебания в решительный момент… организовываться… учиться… Ленин… Москва… путь мировой революции…

Иностранный товарищ говорил не простым языком. И как ни старался Мондан упростить его выражения, не все могли уследить за его мыслью. Тем не менее его речь всем пришлась по душе: все поняли из нее, что у партии были не только ошибки и что, несмотря на ошибки, партия все же идет вперед.

— Мировая революция…

Выборы в Центральный комитет прошли гладко.

Секретарем ЦК избрали Гонду.

Бочкай не был избран в Центральный комитет — за него было подано всего три голоса.

Центр тяжести переместился из леса на завод, из деревни в город.

— Мировая революция…

На обратном пути в Полену Гонда взял старика под руку.

— Так как же будет, товарищ? — сказал он ему.

— Да как-нибудь… Пока в графских лесах дичина не перевелась, с голоду не помрем.

— Я не о том, старик. Я о партии.

— И партия как-нибудь проживет.

— А вы? В чем будет ваша работа?

— Это — что партия мне поручит. Можете на меня положиться — жиру не нагуляю. Но вот что, раз уже. у нас о партии речь зашла… Ошибка или не ошибка то, что мы делали, — об этом я больше говорить не стану, но все же это не дело, что такие наши товарищи, как Секереш и Петр Ковач, в тюрьме гниют! Рано или поздно, а выдадут их польским палачам, как бедного Лакату. Тимко, Лаката… Мало разве и без того у нас жертв? Ошибки, ошибки… А это не будет ошибкой, если эти тоже попадут в руки палачей? А?

Гонда несколько секунд помедлил с ответом. Затем, наклонившись к старику, шепнул на ухо несколько слов.

— Да неужто? — радостно воскликнул старик — Правду говоришь?

— Понятно, правду, — спокойно сказал Гонда.

— Сегодня вечером? — ликовал Бочкай.

— Сегодня вечером.

— Слава тебе, господи!..

Когда я перечитываю рукописи своей книги, посвященной событиям 1920 года, мне часто приходит в голову, что это повествование многим может показаться неправдоподобным — именно потому, что я просто, без всяких прикрас рассказываю о том, что видел, — о событиях, разыгравшихся в маленькой украинской стране, зажатой между Польшей, Румынией, Венгрией и Чехо-Словакией.

Эту маленькую страну называли тогда окном в Европу. Развертывавшиеся там события, как в зеркале, отражали смену времен, происходившую в широком мире.