Бела Иллеш - Тисса горит

— Не в башке тут дело, — вставляет слово один из дровосеков. — Будем, братцы, охотой промышлять. В лесу красного зверя столько, что годы дичиной прожить можно.

Другой дровосек, раньше чем начать, стучит кулаком по столу:

— Подожжем лес у них над головой!

— В сгоревшем лесу больше, думаешь, платить будут?

Старик Бочкай подымает голову, набирает больше воздуху в легкие и с размаху опускает на стол увесистый кулак.

— Выскажитесь, наконец, и вы, товарищ Петр.

Петр мучительно силится что-то припомнить. Где он это слышал? От кого? В тюрьме? Или от Пойтека? И как это происходило? Однажды, где-то в Трансильвании, так поступили румынские рабочие лесопильного завода… С трудом распутывает он нити воспоминаний. А тут еще неотвязно вертится мысль, высказанная как-то Марией Рожош, что не следует облегчать нужду, что это только задерживает ход революции. Мария… Но разве можно не облегчить, раз есть к тому возможность? Разве размах революции ослабнет, если люди обретут уверенность, что не всякая борьба кончается поражением? Ну да, конечно… Рассказывал это Пойтек, по дороге на русский фронт… Да, Пойтек…

— Скажите же что-нибудь, товарищ.

— Все это правильно, — задумчиво говорит Петр. — Забастовку мы проиграем, спору нет. И завода поджигать нельзя. Ни в коем случае. Нужно, товарищи, организовать саботаж, массовый саботаж…

Для тех, кто не понимает по-венгерски, сразу трое переводят слова ленинского вестника. Никому, кроме Тимко и Гонди, слово «саботаж» не знакомо, и все же впечатление от него огромно. «Вот оно, — загорается надежда у измученных людей, — вот она, помощь… Этот самый саб…».

— Что?.. Как?..

— Саботаж, массовый саботаж… Бастовать не будем, все на местах останемся, все станут попрежнему выходить на работу, но поезд будет катиться медленнее и медленнее кружиться маховик машины, слабей ударять топор и медленней валиться срубленное дерево.

— Ну, а дальше?

Люди разочарованно переглядываются. От ленинского вестника они ждали более значительного, более веского слова.

— Ну, а дальше?

— Вот и все. Дирекция удовлетворит все ваши требования, если каждое колесо будет медленнее кружиться, чем раньше, и чем дальше — все медленнее и медленнее…

— Да, если бы только колесо это понимало, — говорит старик Бочкай.

— У колеса человек стоит.

— Человек… У человека от нескончаемых мук тоже ум сохнет. Ударить — это он еще может, но этак прикидывать, взвешивать… Нет, это не про нас.

— А ведь надо сделать, — говорит Гонда, взволнованно потирая себе лоб. — И сделаем! — чуть не криком вырывается у него.

— Подохнем, а сделаем! — кричит и Тимко.

— С нашим-то народом? — с сомнением покачивает головой Бочкай.

— С нашим народом!

— А ну, расскажи-ка, братец, еще раз, как ты себе это дело представляешь?

Сквозь табачный дым еле мигает красноватое пламя керосиновой коптилки. У всех лица в поту, голоса хриплые. Время близится к полуночи, когда старик Бочкай, облегченно вздохнув, встает из-за стола.

— Сделаем! — говорит он.

— Пора двигаться, — обращается к Петру Тимко. — До Свальявы добрых два часа ходьбы.

— Раньше чем пускаться в такой путь, — говорит Бочкай, надо вам малость подкрепиться. Хлеба у меня нет, но кусок холодной говядины…

— Дичина? — улыбается Гонда.

— Да, олень… Не захотел, видно, бездельник даром пропадать в графском заповеднике…

Паровоз узкоколейки на повороте к Свальяве сошел с рельс. Беда невелика, но на то, чтобы привести все в порядок, ушло несколько часов. Три длинных товарных состава стояли в это время без движения. Заведующий участком сперва упрашивал, потом стал кричать и угрожать. Люди работали до седьмого пота, но все оказалось напрасным: большая половина дня пошла насмарку.

На лесопильном заводе лопнул приводной ремень, машина стала, а ключ от склада, где хранились новые ремни, как назло оказался у помощника заведующего складом, который с утра уехал в Мункач. Чорт его знает, куда этот болван девал ключ! Почему не передал его кому-нибудь другому, раз знал, что уезжает? Пока окончательно выяснили, что ключа нигде не найти и остается только взломать дверь от склада, стали еще три машины.

Товарный вагон, прибывший из Праги с надписью «Весьма срочно! Осторожно! Огнеопасно!», следовало, по распоряжению директора, подвести к самой химической фабрике и там разгрузить. Но как-то так вышло, что к химической фабрике подвинули вагон кукурузы, а пражский груз передали на поленскую ветку. Когда ошибка обнаружилась, поезд давным-давно уже ушел и вернуть его было невозможно, потому что сошедший с рельс паровоз заграждал путь. Прикомандированный к химической фабрике чешский артиллерийский штабс-капитан перед всем честным народом орал на директора, угрожая ему донесением по начальству. Директор, хотя и тише, но тоже совершенно открыто угрожал штабс-капитану жалобой.