Бела Иллеш - Тисса горит

В начале рассказа Секереша Петр клевал носом, но затем сон с него как рукой сняло. Сосредоточиться мешала ему лишь неотвязная мысль, что Секереш издевается над ним, радуясь поводу дать волю своему воображению. На Секереша это иногда находило — большой был шутник.

— Весной четырнадцатого года, — продолжал Секереш, — начался процесс в Мармарошсигете. Вы понимаете, товарищи, что венгерские газеты не отставали от русских: они вопили, травили подсудимых, во что бы то ни стало требовали крови. Но все их старания оказались напрасны: суд не находил никаких, ровнехонько никаких доказательств тому, что русинские крестьяне возлагали какие-нибудь надежды на русского царя. Как-никак, а в, те времена, чтобы засудить кого-нибудь, нужны еще были кой-какие доказательства. Тем временем у графа Бобринского возникла блестящая идея, или, что более вероятно, кто-нибудь ему ее подсказал. Но так или иначе, а граф Бобринский заехал к австрийскому послу в Петербурге и заявил ему, что желает дать показания на суде в Мармарошсигете. Он просил разрешения на въезд и гарантию в том, что после дачи показаний сможет беспрепятственно вернуться в Россию. Посол снесся с Веной по телеграфу, и, когда ответ получен был благоприятный, граф Бобринский выехал в Мармарошсигет. На суде он заявил, что Россия никакого отношения к русинским крестьянам не имеет, и изъявил готовность показать под честным словом, — а если для него, как русского подданного, это было бы признано недостаточным, то и под присягой, — что подсудимые никогда ни в каких сношениях с Российской империей не состояли. Суд постановил допустить его к присяге, но потребовал также, чтобы граф до присяги повторил свои показания в присутствии свидетеля, еще не допрашивавшегося. «С величайшим удовольствием», — любезно согласился граф. Граф Бобринский вообще отличался изысканной любезностью… Ну, а об остальном ты уже догадываешься, конечно?

— Ничуть.

— Ты, значит, никогда не читал романов ужасов… Председатель суда отдал распоряжение судебному приставу: «Пригласите г-на начальника полиции Рожоша». Несколько минут спустя рядом с графом стоял венгерский королевский начальник полиции капитан Иван Рожош. «Господа судьи, — начал он, — вряд ли кому-нибудь так хорошо знакома ирредентская организация царской империи, как мне. Вверенный графу Бобринскому отдел министерства иностранных дел я знаю, как свой карман»…

Секереш умолк и остановился перед Петром.

— Ты это, понятно, сам придумал? — несколько неуверенно проговорил Петр.

— Ну, вот еще! — обиделся Секереш. — Есть у меня время придумывать! Мы живем при сумасшедших условиях — до шуток ли! Все, что я рассказал, сущая правда, от первого до последнего слова. Это так же достоверно, как и то, что бывший начальник полиции Рожош возглавляет в настоящее время местную социал-демократическую организацию и является твоим будущим начальником. И не строй такую дурацкую рожу, Петр, — это только цветочки, будут и ягодки.

Петр уселся на край кровати и, несмотря на совет Секереша, с глупым и растерянным видом смотрел перед собой.

— Как же Рожош стал социал-демократом? — выговорил он наконец.

— После осуждения русинских крестьян он был назначен полицейским советником, во время войны работал в контрразведке, после крушения австро-венгерской монархии служил в Галиции в военном министерстве Украинской народной республики, когда же Галиция была занята поляками, он вернулся в Унгвар. И как раз во-время. Вот именно как нельзя более во-время. В конце апреля 1919 года чехи и румыны оттеснили венгерских красных за Тиссу, и русинская земля стала свободна. Господин майор… Нет, давай лучше все по порядку. С освобождением что-то не клеилось. Когда русинские крестьяне узнали, что чешские «братья» собираются вернуть венгерских магнатов и еврейских фабрикантов, они попросту предали великую идею панславистского братства и — руками и ногами, косами и вилами — стали протестовать против своего освобождения. «Ленин… Бела Кун… раздел земли…» — вот о чем шептались по всем углам. Тщетно освободители пороли их, — не помогали ни плети, ни тюрьма. Легионеры, военная диктатура, генерал Пари, — всего этого оказывалось мало, а недовольство все росло да росло. И тут-то на сцену выступает Иван Рожош. Майор целую ночь беседовал с генералом Пари, а неделю спустя развернул знамя социал-демократии.

Петра все еще брало некоторое сомнение, не морочат ли его. Тем не менее он отважился на вопрос: