Анатолий Емельянов - Запоздалый суд (сборник)

— Пойду дровишек посуше наберу.

Дров и так хватит, дело не в дровах. Просто он знает, что Шура сейчас, не стыдясь его, полезет с нежностями к Федоту Ивановичу, и тот тоже станет с ней заигрывать. Шура-то не стыдится, а ему видеть такое стыдно, неудобно.

Он и вообще чувствует себя на этих попойках стесненно, неловко, неприкаянно. Есть же в году праздники — вот и веселись, ешь, пей вместе со всеми, а зачем в темный лес-то забиваться?! И Федота Ивановича подвыпившего, осовелого видеть неприятно, и домой приедешь — жена недовольна: где был, с кем пил? Что был он с председателем, это можно сказать, но как скажешь, что, кроме него, была и Шура, и какой-то вовсе бы тут никчемушный Ванька Козлов? Солгать? Лгать он с детства не умеет. Хоть и бедно они жили — семеро их было у матери, отца лишились рано — но честностью и правдой никогда не поступались. Так неужто теперь надо учиться хитрить и лгать?

Ему пришли на память прежние лесные застолья. Сидит окосевший Федот Иванович, облапив тоже пьяненькую Шуру, а перед ними Вася дурачится или Ванька Козлов своим тенором звенит — чувашские и русские песни поет. На песни Ванька неистощим. И голос у него не то чтобы выдающийся, но сильный, красивый. Особенно хорошо получается у него «Эх, дороги…», аж за сердце берет. Частенько эту песню и Федот Иванович подпевает. А еще Ванька большой мастак на частушки. И каждый раз они у него новые. А много и таких, которые сам же придумывает. Поглядит на председателя — выдаст частушку — не обидную, но задиристую — про председателя; взглянет на Васю или на него, агронома, — тут же готовы у него припевки и про них. Да, бывает, что не просто задиристые, но и ядовитые: то про тракториста, который спьяну на столб наехал, а бригадир Вася на это сквозь пальцы посмотрел; то про агронома, который молит бога, чтобы дождь пролился, но если, мол, дожди будут идти по заказу — зачем нужен колхозу и агроном? А председатель слушает такие частушки и как ребенок радуется: «Айда Ванюша! Пожги, пожги моих дружков! Так их, так!..»

Да что Ванька, какой с него спрос! Не в Ваньке дело. Ему что на столб лезть, что в таком застолье петь — трудодни все равно идут. Так что, если просят, почему же за столом не посидеть и частушки не попеть… А вот как это сам Федот Иванович не понимает, что и самого себя и Ваньку унижает, заставляя петь на собственную потеху…

Не первый раз уже приходят Александру Петровичу на ум такие невеселые мысли. Потому что в последнее время он все отчетливее начинает сознавать, что и то положение, какое он занимает, а лучше сказать, в какое попал — тоже в чем-то унизительное. Потому что он в колхозе не сам по себе, а при председателе. И положение не сам он занял — Михатайкин ему определил. Да, он обязан колхозу за то, что с его помощью получил высшее образование. Но ведь обязан-то колхозу, колхозникам, а не лично председателю. Получается же — лично ему. Потому и на заседаниях сидит в рот воды набрав, и решать самостоятельно ничего не решает, ждет, что скажет председатель, даже в тех случаях, когда дело касается агротехники. Зачем же тогда он и учился? Мальчиком на побегушках у Михатайкина можно было бы устроиться и без института… Нет, тут надо что-то делать, надо наконец решиться. А то получается, что Ванькина роль председателева артиста, как его зовут в деревне, тебе не нравится, а собственной ролью председателева агронома ты доволен. Не пора ли попытаться стать не председателевым, а колхозным агрономом?!

Как только бригадир трактористов с агрономом ушли с поляны, Шура наклонилась над чистившим рыбу Федотом Ивановичем, пощекотала своими пушистыми кудряшками и вкрадчиво проговорила:

— Жду тебя вечером, Федя. Большого греха не будет, если свою старую чесотку на ночку оставишь одну.

Федот Иванович хмурится. Ему хочется поставить на место уж слишком распоясавшуюся Шуру, хочется сказать: жену не трогай, тебя это не касается… Но он поднимает глаза и видит полные груди, видит белозубое улыбающееся лицо Шуры и забывает о приготовленных словах. На какую-то секунду перед его мысленным взглядом встает сухопарая, вечно чем-то недовольная жена, и после этого мгновенного видения Шура становится еще привлекательнее и желаннее.

— Приду, — тихо роняет он.

Его охватывает желание немедленно сесть за стол, открыть бутылку и выпить. Но не одним же с Шурой это делать.

И когда на поляну, один за другим, возвращаются Вася и агроном, Федот Иванович быстро моет вычищенную рыбу, затем ополаскивает руки и громогласно возглашает: