Рустам Валеев - Родня

Теперь он как-то не думал о Мастуре, упиваясь местью, самовозвышением. Он так и не подъехал к той калитке, так и не поговорил с девушкой. Он молча, явно травил, уничтожал ее отца.

Однажды, прослышав о том, что артель лошадников распущена за ненадобностью, он затосковал. И муторной показалась ему работа шофера.

…Теперь, лежа на раскладушке в пыльных сенцах, он снова пережил ту давнюю тоску мести, зависти и ненависти.

«Хиляк! — подумал он. — КРАЗ ему подавай!.. На что ему КРАЗ, этому хиляку, заморышу?..»

Апуш подъехал к дому и с подножки КРАЗа увидел поверх забора, как взлетает желтая древесная пыль, как с треском вскидываются вверх доски, услышал, как ударяются оземь плотные тяжкие стропила.

Он медленно пошагал к воротам и, открыв калитку, остановился. Крыши над амбаром не было, из глубины его, из нутра, как облачка глубокого, трудного вздоха, подымалась пыль, почти пыльца, и медленно рассеивалась. На земле лежали бревна и доски. Возле баньки раскиданы некогда ярко крашенные, а теперь выцветшие чемоданы.

Он вернулся в машину, сильно захлопнул за собой дверцу и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза. Вот уж не думал, что ему доведется увидеть этакое!

С тихим стоном он прижал ладонью сигнал — прокатился мощный отчетливый сигнал и словно напомнил ему о другой заботе, которая была посерьезней других: КРАЗы, поговаривали, передают Бобровскому карьеру — это в сорока километрах от города, там у них будто бы уже и гараж готов. Что, если правда? Нет, свой КРАЗ он не отдаст никому! Да ведь машину у него и не отбирают, а направляют в Бобровку. Вот и он поедет в Бобровку, снимет там комнатку, а на воскресенье будет приезжать в город — проведывать бабушку. Или он будет вставать пораньше и выходить за город и ловить попутную, это ему нетрудно. Ну, может, спать придется поменьше. С Длинным Заки надо будет посоветоваться.

…Из калитки вышел Длинный Заки, раскачиваясь, вяло стряхивая пыль с пиджака. Стал близко у кабины и, задрав голову, увидел тоскливое лицо Апуша.

— Ну, как дела? — бодро спросил он.

Апуш повернул к нему лицо, не шевельнувшись туловищем, и сказал — глаза его будто не видели Длинного Заки:

— Неважные дела… Дизеля хотят передать в Бобровский карьер.

— Что? Что? — сказал Длинный Заки.

— Бобровские шофера будут работать на тех дизелях…

— Что?..

— Но если я поеду в Бобровку и буду там жить, то дизель у меня не отнимут…

— Я весь амбар, черт подери… весь развалил! — крикнул Длинный Заки. — Нету вас амбара, понял? Дизеля-а, черт подери!..

— Дизель я никому не отдам, я в Бобровку поеду…

— Поедешь, поедешь, — пробормотал Длинный Заки и вдруг побежал, раскорячивая тяжелые длинные ноги, к своему дому. Вскоре открылись ворота, и Заки выехал на своем «Москвиче».

Он поставил автомобиль рядом с КРАЗом, это сверкающее, чистенькое ничтожество, и посидел с минуту, высунув из кабины голову. Затем вышел, захлопнул дверцу и отошел в сторонку — поглядеть.

— Какой же я дурак, — услышал он, — ох, какой же я дурак!

— Ты… чего это, а? Ты о чем? — обеспокоенно спросил Длинный Заки. — Ах, да его не поймешь! Одно долдонит: «Дурак, какой же я дурак…»

По всему дому распространились вкусные запахи, — жена готовилась встречать гостей. Длинный Заки сидел у окна. Ветер упруго терся о стекла, летали белые мухи — как быстро лето прошло. «Еще две осени до пенсии», — думал Длинный Заки.

— Эй! — окликнул он. Жена в ту же минуту стала в дверях, разгоряченная жаром плиты. На ее лице было выражение кроткой и глупой радости, как у немой. — Ладно, — сказал он, — ступай.

Жена послушно исчезла.

«Дура», — подумал он обычно. Он считал ее как бы виноватой в том, что она согласилась стать его женой, когда он, разъязви ее, сходил с ума по дочери Шафигуллы. Не нравилась Длинному Заки ее покорность, которую сам же он и вколачивал в нее своей суровостью. Он гулял от нее не втихомолку, а явно, искал не забвения, не встреч послаще, а добиваясь подспудно непокорства жены, гордого отвержения, но так ничего и не добился, кроме опустошающей душу свободы…

Между тем, слышал он, явились гости. Дочь Аниса пришла с сыном однорукого Ахмеда. А он все сидел, посунувшись к окну, и ждал. Наконец он увидел Апуша: тот шел, сцепив руки на крестце, ссутуленный, усталый и задумчивый. Длинный Заки спешно перешел ко второму окну, затем перебежал к третьему и глядел, почти касаясь лбом студеного стекла. Наконец крепко постучал в стекло, и Апуш, вздрогнув, но не нарушив прежнего выражения на лице, повернулся к окну.