Илья Лавров - Девочка и рябина

И все это огорожено голубыми сопками, и все это накрыто синим небом с солнцем, с облаками, с птицами.

Поезд вырвался из чаши, въехал в другую.

А ведь позади таких чудес семь суток. Они лежат в моей душе. Я богач.

Подняты полки. Проводник выметает сор. Чемоданы увязаны. Впереди Чита. В сердце звенит тронутая струна. Я не знаю этот город, но я уже люблю его: в нем будешь жить ты.

От Москвы семь тысяч километров. Твоя дорога еще лежит среди этой беспредельной чаши, накрытой журавлиным небом родины. Из этой чаши нам пить и пить.

Сопки охвачены бронзовым пламенем осени. Приехал. Ты слышишь — я приехал! Руки мои дрожат. Ты понимаешь это? Конец. И начало. Что меня ждет? Вспомнился парк после дождя. Цвет у мокрых астр такой густо-фиолетовый, что взять их страшно: а вдруг всю ладонь измажешь, как чернилами? В каждом георгине не меньше стакана воды. Сжимаю холодный тяжелый цветок в кулаке, и между пальцами текут ручейки…

А почему я вспомнил все это? Странный мир — человеческое сердце…

Здравствуй, соболиный край!

А, понял! Ведь я принесу тебе на вокзал цветы! Вот почему они явились передо мной!

Когда Северов положил вещи на перрон и огляделся, он увидел полную женщину в зеленом костюме, в красных туфлях. Костюм делал ее лицо зеленовато-бледным. Метровый ремешок алой сумочки был наброшен на плечо. Небрежная грива рыжеватых, с сединой, волос делала голову огромной. Женщина шумно здоровалась чуть не с каждым встречным:

— Привет! Привет!

Она держалась хозяйкой. Алеша понял, что это администратор театра. Женщина тоже приметила его.

— Товарищ Северов? Фаина Дмитриевна Дьячок! Хочется смеяться — смейтесь: фамилия действительно смешная! — Она крепко тряхнула руку Алеше, заговорила как давно знакомая.

На такси подъехали к Дому актера. Северова поместили в маленькой комнате второго этажа. Стояли кровать, стол, два стула.

— Вот ваш будуар! — шумела размашистая Дьячок. — Поживете — раскусите! Одна забайкальская осень чего стоит! Везде дожди, а у нас — теплынь, солнце, леса золотые. Благодать! И так до самой зимы.

А зима-то, матушка, сухая, без ветра! Сорок градусов, а ты и в ус не дуешь. И вообще, надо сказать, наша область ведущая в стране. Две Белоруссии в ней улягутся. Тайга! Тут тебе и лесоразработки, и охота, и животноводство, и… Я уж и не знаю что! Сложите Австрию, Норвегию, Италию, Францию вместе, и у них не будет столько лесов, сколько в нашей области. А сопки-то набиты богатством, что твои царские подвалы. Новая пятилетка откроет эти сундуки — ахнете!

Северов улыбался. И саратовцы, и ростовчане, и новосибирцы, и другие говорили ему с гордостью: «Наша область ведущая, самая богатая!» И уж обязательно добавляли: «В ней уместится пять Голландий! Большое будущее у нас!»

Северов узнал, что Юлинька приезжает через два дня, а Касаткин, Дальский, Неженцев и Караванов будут дня через три.

Дьячок ушла. Тихо. А в ушах все не стихал звон, как будто только что в комнате галдело не меньше десятка людей.

Пахло свежей известкой. Алеша распахнул окно, закурил, сел на кровать с провисшей сеткой, местами связанной веревками.

— Ну, вот и конец пути! — проговорил он. — Что-то ждет тебя?

Давно ли смотрел на Казбек, а потом стоял на Красной площади, а теперь вот очутился в городе среди забайкальской тайги.

— Бросает судьба! — засмеялся Алеша. И вдруг почувствовал: что-то хорошее случилось с ним. Не то нашел что-то, не то похвалили его.

«Что же у тебя случилось? — спросил он мысленно и сразу же заулыбался: — Чаша! Вот что нашел! Вот оно, твое богатство!»

Он все разложил, развешал. Со стены задумчиво смотрел неизменный спутник — Лермонтов. На столе, застланном простыней, груды книг, на табурете — электроплитка, на подоконнике — термос, кружка. Шнур электролампочки завязан большой петлей. Все как было в Нальчике. Как будто и комната переехала с ним…

Идя из бани, остановился перед обрывком старой афиши на заборе. Среди фамилий актеров неожиданно увидел: Георгий Белокофтин.

«Хм, Гошка! Дьявол! — обрадовался Северов. — Вот уж поистине, гора с горой не сходится, актер с актером съедется!»

Ему представился тощий, большеглазый Белокофтин в потрепанном костюме. Он любил танцы. Писал девушкам стихи, пел жалобные романсы, играл на гитаре. Всегда занимал деньги на обед, всегда не имел папирос. А в общем свой парень! Алеша вспомнил, как смеялись над Белокофтиным: «Холостяк пошел в баню — с квартиры съехал»: все его имущество можно было завернуть в газету.